умер. Он сказал, что подобные нам вовсе остаются детьми до самой смерти. А дети… дети хороши в своей наивности и вере в собственную правоту. А еще требовательны, ревнивы и жестоки.

И кружку подал.

- Сахар у вас есть? – уточнил владыка фэйри.

И я подвинула к нему сахарницу.

- Кроме того детям часто становится скучно. И тогда они обращают свой взор на мир.

- Как мой отец?

- Как моя матушка, - он развернул кружку кошачьей мордой к себе. – Интернет – великое изобретение.

Вот все-таки порой сложно уследить за извивами их мыслей. Но соглашаюсь.

- Не видя собеседника, воспринимаешь слова его, а не то, кто он есть. И благодаря беседам, я многое понял. И многое желал бы исправить, но теперь уже осознаю, что не все во власти моей.

На всякий случай осторожно киваю.

Кто бы спорил.

- Теперь мне очевидно, что возраст не имеет отношения ни к зрелости, ни к мудрости. И что сам я был не зрел. Мой… консультант полагает, что мне будет полезно научиться признавать свои ошибки вслух.

- И как? – уточнил Лют. – Есть польза?

- Пока только желание свернуть ему шею, - глаза дедушки блеснули красным. – И потому повторюсь, интернет – великая вещь. Он сохраняет людям жизнь.

Чай в меня больше не лезет. Как-то его многовато внутри, что несколько мешает адекватно воспринимать чужие откровения.

- Когда мой сын сказал, что ему приглянулась дева рода человеческого, я ответил, что в том нет беды. Главное, чтобы и сама дева ответила ему взаимностью, ибо мы соблюдаем закон.

И это он явно не про любовь с браком.

Точнее, про любовь, но не про брак.

- Мой сын был юн, его кровь горела и искала выхода. В годы его я утолял это пламя кровью врагов, но…

- Времена были мирными и врагов поблизости не наблюдалось?

Владыка тяжко вздохнул.

- И пламя, - продолжил Лют, - обернулось великой любовью? Но вам избранница сына пришлась не по нраву…

- Именно. Я бы принял её, будь она просто девой рода людского… наверное, - Брюок поморщился. – Говорить правду тоже полезно. Хотя желание убить того, кто дает мне эти советы, лишь крепнет. Но я решил, что последую им. А я тверд в своих решениях.

Да, да… я себе тоже так говорю.

Иногда.

- Кровь этой девы хранила иную силу. Ту, что была противна нашей. И я видел, что эта любовь не даст плодов, как видела и моя жена, и моя матушка. И если матушка говорила, что надо обождать…

- Вы ждать не желали?

- Не сумел. Моя кровь тоже еще была горяча. И мы с сыном говорили. Мы сказали друг другу больше, чем стоило бы. И я повелел сыну уходить.

А тот взял и ушел.

Наверняка, со временем и Брюок бы остыл, и мой отец… и прабабушка, что гуляла сама по себе, сумела бы протянуть нити меж двумя гордецами, привести их к примирению.

Время.

Им нужно было время.

- Я был зол. Весьма. Он нарушил все законы. И многие из тех, кто жил под моей рукой, решили, что если дозволено ему, то и прочим тоже…

В мирном поселении фэйри начались разброд и шатание?

- Ведь не только мой сын был молод. Не только его кровь искала выхода… и не знаю, к чему бы все привело, но однажды я услышал, как кричат сороки, разнося по лесу тревожную весть. А затем и старый дуб заплакал от боли, лишившись ветви своей. И моя женщина упала, ибо сердце её разорвалось от горя…

Мы все молчали.

- Тот… человек… я не уверен, что он человек, но все же, говорит, что нельзя полагать себя ответственным за все, происходящее вовне.

Психолог.

Владыка фэйри ходит к психологу? Молчу. И думать-то о таком буду осторожно, исключительно наедине с собой. Потому как вон, сверлит взглядом, того и гляди просверлит насквозь.

- Но я знаю, что в случившемся есть моя вина и только моя. Я позволил своей ярости, своей гордыне застить взор и лишить меня сына. Я решил, что он обязан повиноваться воле моей. Что я и лишь я имею право решать за него.

А психолог, наверное, хороший, если так.

Контактами поинтересоваться, что ли?

- Ваш сын… мой отец был совершеннолетним. Как и моя мать.

- По закону. Но… они оба оставались по сути детьми. И вели себя, как дети, не думая ни о чем, кроме себя…

Да.

Наверное.

И как ни тяжко признавать, но моя матушка просто искала любви, а когда нашла её, то не сумела отказаться. Я ведь и сама не сумела бы. Это на словах просто. Надо просчитывать последствия. Быть умнее. Понимать, что будущее сложно, как и сама жизнь, и одних эмоций, тех самых бабочек в животе, для этой жизни мало… на словах все и всегда легко.

- Мой сын привык к тому, что окружает его. Он не знал нужды и беды, он был любим и оберегаем с рождения. И он полагал, что весь мир подобен нашему дому. Он и людей-то видел такими, какими сам их придумал.

Мама не лучше. Пусть и видела она совсем иное.

- Им было бы сложно, - я не хочу говорить, потому что получается, будто я осуждаю своих родителей. За что? За то, что они решили, будто сами способны справиться со своей жизнью? Я не меньше ошибок наворотила.

- Перед тобой я тоже виноват, - а глаза у него яркие-яркие, уже и не медь – бронза, та, из которой когда-то ковали мечи. – Когда я узнал, что сын мой погиб, я хотел убить и твою мать. И прочих людей.

- Но не убили же, - звучит несколько нервно.

А ведь с него сталось бы.

- Она не стала бы противиться. Но… неправильно убивать женщин, если они не воины.

Отличная оговорочка.

Хотя…

- Моя прапрабабка, - Брюок понимает все верно. – Часто облачалась в доспех из перьев ворона и коры железного дуба. В одной руке она держала боевой топор. В другой – копье, которым разила врагов. И те трепетали от страха, слыша боевой её клич.

Гм. Если так, то, наверное…

- И тот, кто одолел её в честном бою, стал героем. Но твоя мать была иной. Она из тех, кто хранит пламя домашнего очага, но не