а с берега радостно пророчили на регинском: “Корабль свой ждете? Встретитесь с ним в аду!”.

Одни боги знают, сколько прошло времени. Игн больше не кричал, а корчился молча, потом совсем перестал реагировать на кромсавшие его стрелы. И, наконец, Дельфина увидела рядом с ним метнувшуюся тень Мары. Потом Мара пришла за Тирувом. Лучники сосредоточились на Ане. Отходили на сто шагов, на двести — как она сама перед деревянным столбом на стрельбище. С утеса не разглядеть было, льет ли кровь из тела Аны, как это бывает у живых, или едва сочится, как у мертвых, но Дельфина была уверена:

— Братик, ее убили давно… Наверное, еще ночью.

Змеехвостая Мара не приблизилась к хромоножке, потому что забрала ее намного раньше. Но богиня сама решает, кому дано ее видеть. Наэв, Меда, родители Аны — если будет, кому рассказать им про этот день — никогда не узнают наверняка, умерла она раньше всех или позже.

Наэв ответил очень тихо — одной Дельфине:

— Ей уже не больно…, — обернулся к остальным, произнес мертвенно-спокойно. — Вы же знаете! Кораблю приказано ждать нас сутки, а потом искать вдоль всей Тихой Дороги.

Нет, не удалось разбить молчаливого отчаяния, охватившего утес. Но ему, Выбранному Главарю, пусть даже худшему из всех Главарей, должны были поверить — просто потому, что не время сейчас для споров.

— Даже, если погибли гонцы, “Плясунья” уже идет сюда!

Симар, сын Феры и Симара, наконец, возразил вслух:

— Выбранный Главарь, “Плясуньи” больше нет…

— Кто тебе сказал это? Регинцы?

Заговорили разом все:

— Выбираться надо по одному.

— Спрыгнем в воду, попробуем уйти в лес, хоть кому-то повезет.

— Но лес очень далеко. Нам не пробиться, не спрятаться.

— А какой выбор? Мы все равно, считай, покойники.

Дрожащий шепот Меды:

— Братья, “Плясунью” ведь охраняют дозорные. Может, они заметили…?

Беспощадная уверенность Симара:

— Регинцы знают, где искать дозоры, придумают, как их обойти. Ты же слышишь, сестра, — из Игна и Тирува все вытрясли…

— Темноты надо дождаться!

— Хвост Мары! Дождемся мы только новых стрел!

— К ночи половина и шевельнуться уже не сможет! Если они решаться штурмовать утес — голыми руками нас возьмут!

— Сейчас! Прямо сейчас!

Ухмылка Тины:

— Сейчас! А то скучно мне сидеть, как ворона.

Дельфина переводила взгляд с одного на другого и понимала, что слышит мертвых: в безумной попытке никто не выберется. Тина думает о том же, но ей все равно — ждать регинцев на утесе или прорываться через тех же регинцев. Она в своей стихии: живой не сдастся, прихватит к Маре столько врагов, сколько сможет. А смерть, своя или чужая, мало что для нее значит. Если это и есть храбрость, то Дельфина предпочитала бояться.

— Всё сказали? — Наэв заговорил, не повышая голоса, но хор отчаянных идей сразу затих. — Слышит Алтимар и слышат мои братья — я клянусь: ни один из вас сегодня не умрет! Теперь отвечайте: у меня еще есть право приказывать? Кто-нибудь считает, что священную клятву можно дать и нарушить? Нет? Тогда уясните: вы будете здесь ждать корабль. Все! Здесь! Здесь, во имя всех богов и всех демонов! Потому что утес неприступен. Регинцы играют с телами убитых от бессилия, потому что не могут до вас добраться. Потому что те мертвы, а вы живы! — он сказал “вы”, а не “мы”, но заметила только Дельфина. Он сказал еще многое про намоченные штаны и хвост Мары. А Дельфина даже представить не смела, что он сейчас чувствует.

Его услышали. Кто-то поверил, что они выберутся; кто-то претворился, что верит; даже Меда закусила дрожащие губки. Дельфины подчинилась. Она сознавала, что нет более страшного врага, чем отчаяние, сдавшийся наполовину мертв. Ей Выбранный Главарь велел верить, что это не последний их день. Всю жизнь ее учили не спорить с приказами тех, кому она сама же доверила приказывать.

А внизу плескалось, волновалось Море, простирало руки, звало, готовое укрыть от всех напастей.

“Где ты, Господин Морской? Может, смотришь на меня, как Наэв на свою Ану… ”

— Дельфина, “Плясунья” ведь цела? Правда? — Ирис тряс ее, повторяя снова и снова, а она все не могла взять в толк, чего он от нее хочет.

— Спятил?! Ей-то откуда знать?

— Должна знать! — не унимался Ирис. — Она дала этому кораблю имя!

Хриплый голос Тины подтвердил:

— Самое паршивое имя в этом паршивом мире!

— Дельфина, скажи нам!

Голос Наэва:

— Оставь ее в покое. Корабль цел, потому что его не застать врасплох.

Сколько времени прошло? Только у Тины хватает не сил, но задора отвечать на ругань регинцев. Разговор то звучит, то затихает. Тихо плачет Меда, голос Симара дрожит и срывается. Совет запретил упоминать, но Совет уже почти остался в прошлой жизни.

— В Рогатой Бухте корабли застали врасплох! Наш Выбранный Главарь это очень хорошо знает.

Голос Наэва спокоен, словно и не умеет быть другим:

— Я помню Рогатую Бухту, Симар. Лучше тебя, потому что тебя там не было.

Снизу им обещают адские муки — но они ведь и так в аду. Раскаленный день пылает; камень, как печь, кожа Дельфины медленно плавится под солнцем. Все чувства в ней давно выгорели, уже ни страха, ни горя, одно полумертвое безразличие рыбы без воды. Брат что-то ей шепчет, гладит по голове, быть может, проверяя, жива ли она. Кто-то вновь заплел волосы в косу, чтоб не мешали, — неужели Наэв?

— Сестренка, помнишь день перед Посвящением? Мы удрали без разрешения, а потом нам досталось от матушки Маргары, — прижимает ее к себе, устраивает поудобней. — Хороший был день. Хоть нас и наказали. Но мне же было не привыкать. Помнишь? Ты и Ана были послушны, Теор — его наставники всякий раз прощали. Этот его призыв: “Кто не со мной, тот — трусливая регинка!”? — смеется. — Запреты существовали только за тем, чтобы он их нарушал. И я следом, мне же он первому поверял все свои затеи. А потом перед Маргарой первый за меня вступался. Я не рассказывал, как мы в Меркате сбежали от наставников? Нам было тогда лет восемь…

Впервые за два года он говорит о Теоре вслух. Без тени вражды — сейчас вражда нелепа. Дельфина постаралась ответить хотя бы улыбкой. Редко кто ее утешал, наверное, она сама искусно убеждала всех, что в помощи не нуждается. Так и слышала в мыслях Наэва: хоть сестру уберечь.

Дельфина едва расслышала ликующие вопли пересохших глоток. Она одна ничего не понимала, когда Наэв начал ее тормошить и что-то втолковывать, потащил к краю утеса.

— Корабль, сестренка.