Шарбу кивнул.

— Верно, я свидетель. А если не сможете уснуть, то хотя бы полежите и отдохнете.

Амайя кивнула, сдаваясь. Она сняла пластиковую пленку с бутерброда и села на раскладную кровать, прислонившись спиной к стене.

— Хотите, я выключу свет? — спросил Шарбу.

Прежде чем она успела ответить, во всем здании внезапно стало темно и тихо; замолчали даже телефоны экстренных служб. Снаружи продолжал реветь ураган, окна дрожали.

— А народ в Новом Орлеане не промах, — пошутил Джонсон. — Если уж выключают свет, то делают это так, что мало не покажется.

Молния выхватила из темноты профиль Амайи; она встала и, подойдя к окну, сказала, оглядываясь:

— Это общее отключение. Свет исчез во всем городе — по крайней мере, в той его части, которую я отсюда вижу.

— Не беспокойтесь, скоро запустят аварийный генератор! — крикнул кто-то в коридоре.

* * *

Амайя Саласар не любила темноту. Удавалось ли ей хоть раз в жизни сохранять спокойствие в темноте? Может, когда-то, очень давно… Сколько Амайя себя помнила, перед сном она всегда оставляла включенным ночник. Он не мешал ей заснуть, зато, едва открыв глаза и увидев, где находится, она чувствовала себя в безопасности и знала, что никто не придет, не склонится над ее кроватью, желая поглотить ее душу. Иногда найти замену ночнику было непросто, особенно когда приходилось спать в отеле или гостить у кого-нибудь. Но Амайя придумала множество ухищрений: ставила лампу в шкаф, оставляла открытой дверь в ванную или не опускала жалюзи на окнах, выходящих на улицу, чтобы в комнату проникал свет фонарей; она строила из книг, платков и шарфов, а то и из собственного чемодана ширмы, которые помещала перед слишком яркой лампой, стратегически поставленной на пол, чтобы приглушенный свет не мешал спать, одновременно рассеивая темноту. Как правило, она спала одна. Для желающих провести с ней ночь у нее имелась отговорка, которая, хоть и не являлась правдой, была ближе всего к истине, а именно — кошмары. Кошмары, вызванные тем, с чем ей приходится сталкиваться по работе. Никто ни разу не подверг эту отговорку сомнению. Амайя спрашивала себя, как бы они отреагировали, если б она призналась, что не может выключить свет, потому что боится призрака из прошлого, явившегося, чтобы съесть ее.

* * *

Да, Амайя не любила темноту. А тем более сочетание темноты и тишины — тишины, в которой был слышен каждый шорох. Может, поэтому она и спросила:

— Агент Джонсон, что у вас с Такер?

— Кстати, да, что там с Такер? — встрял явно оживившийся детектив Шарбу. — Раньше, во время телефонного разговора, вы ругались с ней раза три-четыре. А когда разговаривали с капитаном из Галвестона, мне показалось, что вы называли ее…

— Чертовой железной Такер, — закончил Джонсон.

Если не считать тусклого света индикаторов аварийных выходов, видимых из коридора, было совершенно темно, поэтому Амайя не видела выражения лица Джонсона, когда он ответил:

— Она мне не нравится.

Это заявление было таким искренним, лишенным самооправдания и искусственности, что Амайя и Шарбу расхохотались.

— Погодите, — попросил Билл, когда они перестали смеяться. — Вам она не нравится как человек, в котором раздражает запах одеколона, голос или манера пить кофе? Или вы действительно терпеть ее не можете?

Пару секунд Джонсон размышлял.

— Хотелось бы верить, что я никого не ненавижу в прямом смысле этого слова. То есть ненавижу, конечно, педофилов, серийных убийц и врагов Америки. — Было заметно, что он улыбается. — А агент Такер мне не нравится, потому что она склонна к предательству.

Амайя на мгновение задумалась.

— Предательство кажется мне абстрактным понятием, по крайней мере относительно работы. Я понимаю преданность людям, которые тебя любят, семье, друзьям… Но я впервые работаю в команде. У меня, конечно, была групповая практика во время учебы, да и на работе тоже, и я понимаю, как важно быть точной и исполнительной, но никогда не чувствовала потребности, да и необходимости, быть частью коллектива, да еще и неразрывной частью.

Джонсон не согласился:

— Вы говорите, что не слишком разбираетесь в командной работе, однако за часы, проведенные с нами, вы проявили больше лояльности к нашему подразделению, чем Такер за все время работы. Взять хотя бы тот факт, что она позвонила в Галвестон, хотя Дюпри сказал, что поговорит с капитаном сам, как только закончится звонок. — Он фыркнул. — Железная Такер… Поверьте, если б ее знали люди из Национального центра ураганов, они тоже так ее называли бы. Беспринципная и одновременно разрушительная. Такое поведение вредит расследованию; нельзя опережать действия группы только для того, чтобы заработать очки… Вряд ли это понравилось капитану Риду. Когда набрали его номер, ему только и оставалось, что обороняться или оправдываться. Так что да, она мне не нравится. Вы слышали, как она вела себя во время разговора? Заявила, что поведение Нельсона вызвало у нее подозрения. Почему она не поделилась этим со всеми, чтобы мы вместе могли над этим поработать? Потому что она умна и в ее поведении всегда есть расчет. Она делает это не просто так: Такер — хитрая лиса, и я могу гарантировать, что по окончании расследования она представит начальству личный отчет, в котором будут ясно изложены ее идеи, достижения или предложения. Это предательство по отношению к Дюпри, ко всей нашей команде.

Амайя кивнула.

— А Эмерсон?

Она отчетливо слышала, как фыркнул Джонсон, и была уверена, что он покачал головой.

— Эмерсон — подхалим; не слишком выдающийся сотрудник, но умеет работать в команде. Он знает, что не так умен, как Такер, без нее он пустое место, поэтому смотрит ей в рот. Эмерсон — прихлебатель, не слишком умный, но по-своему довольно надежный.

Амайя, казалось, размышляла над его словами.

— Вы хорошо знаете Дюпри. Как думаете, почему тогда он держит ее в команде?

— Дюпри интересует только текущее расследование, а агент Такер очень хороша в своем деле; прочее его не волнует. — Джонсон сделал паузу, а потом с некоторым недоумением добавил: — Такер дышит ему в спину, а ему словно все равно.

— Звучит так, будто здесь целый заговор, — сказал Шарбу, улыбаясь в темноте.

Амайя была более прямолинейной:

— Вы думаете, Такер претендует на должность Дюпри?

Джонсон расхохотался:

— Одно дело, на что она претендует, и совсем другое — на что способна. Такер — отличный следователь, но Дюпри — иголка в стоге сена. Такие агенты, как он, рождаются раз в поколение. Это просто другой уровень. Такер кажется мне предательницей, потому что она такая и есть. Несправедливо ставить личные амбиции выше расследования. Не заблуждайтесь, Саласар, я не иголка, но и не прихвостень.