банде по совету приятеля и начальника почты села Мало-Красноярского, тоже большевика, растратившего до 1200 рублей и сбежавшего[1009].

Что касается тех повстанческих вожаков, в отношении кого нет прямых сведений об уголовщине, то откровенно криминальным часто было их окружение, сильно влиявшее на действия командования. Военный комиссар Амурской области С. М. Серышев вспоминал, что вступивший в Благовещенск в начале 1920 года партизанский отряд «Старика» (А. Н. Бутрина. – А. Т.) был самым многочисленным среди остальных и имел «в своих рядах примазавшихся уголовников», тогда как сам предводитель, «храбрый, преданный революции человек, обладал в мирной обстановке мягким характером, что дало возможность преступным лицам иметь над ним влияние»[1010]. Один из амурских партизан-мадьяр, воевавший в крупном отряде «Черный ворон»[1011] во главе с П. Д. Востриковым, утверждал, что тогда со «Стариком» действительно пришлось «канителиться, он не подчинялся…»; русско-китайский отряд Бутрина (от 400 до 500 пехотинцев и кавалеристов) властям в феврале 1920 года пришлось разоружить[1012]. Ближайшее окружение Я. И. Тряпицына составляли лица с уголовным прошлым – Биценко, Будрин, Лапта, Оцевилли-Павлуцкий, Сасов.

О массовости участия в революционном движении тех, кто ранее был замечен в криминальной деятельности, свидетельствуют и белые, и красные источники. Амнистия Керенского освободила из сибирских и дальневосточных тюрем крупный контингент уголовных каторжан, тут же занявшихся разбоем. В дневнике А. П. Будберга сторонники советской власти на Дальнем Востоке в 1918 году характеризовались как «многочисленная каторжанская шпана и уголовно-хулиганский элемент городских отбросов». Но и мемуарист из красного лагеря признавал, что партизанские отряды Приморья формировались из разбежавшихся по тайге красноармейцев и различных преступных элементов[1013].

Мятеж «кучки рабочих» и части гарнизона в Бодайбо 26 января 1919 года, в ходе которого был убит офицер, возглавлялся возчиком Бояркиным и уголовным каторжником, бывшим большевистским комиссаром продовольствия Маровым (вскоре семь участников восстания были осуждены к смертной казни военно-полевым судом)[1014]. Партизанский отряд в 400 штыков, находившийся весной 1919 года в деревне Шипицыной Нижнеудинского уезда, очевидец оценивал как состоявший из насильно мобилизованных крестьян, что же касается добровольцев, то они были из числа уголовников и мадьяр[1015]. В августе 1919 года среди 16 повешенных красных подпольщиков в селе Утчанском (Частоозёрский район современной Курганской области) были С. П. Печерин, ранее судимый за грабеж, и Я. М. Колмаков, избивший в 1918 году священника из деревни Сивково[1016].

Активно пополняли партизанские отряды и те уголовные заключенные, которые вместе с «политиками» традиционно ссылались в Сибирь, например в будущий Тасеевский район Канского округа, ставший центром партизанщины всей Енисейской губернии. А в волостном селе Тайшет Нижнеудинского уезда на 1917 год было 500 дворов и 30 политссыльных. Действовавший весной и летом 1919 года в среднем течении Ангары отряд Красикова, захвативший 11 июня село Кежма, состоял в основном именно из уголовных ссыльных. Тогда же село Александровский Завод Забайкальской области, большинство жителей которого были ссыльными, дало партизанам 600 бойцов[1017]. В Архаринском районе Амурской области расположенные под станцией Кундур деревни Дармун, Аркадие-Семёновская, Грибовка, Голодаевка, в которых проживали почти исключительно ссыльнопоселенцы, являлись в начале 1919 года «сплошь большевистскими» и деятельно помогали партизанам оружием, продовольствием, добровольцами и разведкой[1018].

«Нормальные» села протестовали против обилия чужаков и уголовщины среди повстанцев: так, население прибайкальских сел Кибалино и Коровановка в начале марта 1920 года заявляло, что примыкает к большевикам, но выступает против присутствия в партизанских отрядах нерусского элемента, в том числе мадьяр, а также уголовников и ссыльных, как «преследующих свои личные выгоды»[1019].

В Сибири и особенно на Дальнем Востоке, традиционно являвшихся ссыльнокаторжными регионами, процент криминалитета оказался весьма заметен и в советских структурах. Уголовные ссыльные активно принимали участие в Гражданской войне и пополняли собой не только силовые органы красных (впрочем, ссыльные уголовники имелись и в контрразведке Г. М. Семёнова[1020]), но и правящую верхушку. Политические, соседствуя с уголовной средой, с ней нередко смыкались. Представители лояльной якутской интеллигенции в 1916 году отмечали деструктивное поведение местных политических ссыльных: «Административные ссыльные совершенно ничем не отличаются от уголовных, а, напротив того, своим хулиганством и беззастенчивостью превосходят первых. Выдавая себя за людей, пострадавших за идею, они вовлекают в разные преступления молодежь, вселяют среди них разврат и их же самих эксплуатируют»[1021].

В случае ареста вожаки нередко любыми способами старались сохранить жизнь. Характерна судьба лидера амурского подполья Ф. Н. Мухина, в прошлом не раз судимого за подлоги. В марте 1919 года Мухин готовил восстание (как вспоминал один из видных партизан, красные планировали поднять мятеж в Благовещенске «хотя бы на сутки, в течение которых можно было попользоваться артиллерийскими и интендантскими складами белых и японцев и захватить ценности банков, так как удержать город в своих руках… не рассчитывали»[1022]), но был арестован белыми и на следующий день застрелен в Благовещенске «при попытке к бегству»[1023]. При аресте у Мухина была отобрана чековая книжка китайского госбанка, выписанная 13 сентября 1918 года на 2 млн 707,5 тыс. рублей[1024].

Показательно, что Мухин, протоколы допросов которого были опубликованы белыми, перед лицом смерти разочаровался в своих целях, признал бесперспективной борьбу за советскую власть и просил сохранить ему жизнь, обязуясь отказаться от участия в политической борьбе. Он откровенно осветил всю подготовку восстания, указал места, где формировались нелегальные группы, наличие оружия, а также приметы и адреса членов повстанческого штаба, находившихся тогда среди восставших. Не без помощи Мухина подпольная организация оказалась обезглавлена[1025].

Признавая вину и каясь, малодушничали красноярские вожди, обвиненные в убийствах пленных и саботаже: на заседании военно-полевого суда в октябре 1918 года Яков Дубровинский пояснил, что «его единственная в жизни ошибка та, что он пошел за большевизмом»; Григорий Вейнбаум и Валентин Яковлев дали подробные показания, анархист Александр Парадовский признался во взрыве мостов, а Илья Белопольский отрицал активное участие в большевизме, пытаясь оправдаться[1026]. Один из лидеров партизан Шиткинского фронта И. А. Бич-Таёжный, нелепо попавшийся румынам во время похода за спиртным и быстро повешенный, своим малодушным предсмертным письмом подтвердил отсутствие у него каких-либо идейных убеждений. Сторонний наблюдатель констатировал: «Все без исключения политические процессы в этой стране показали нам, что заговорщики из низших классов зачастую лишены чувства чести и с легкостью предают сообщников, друзей, родственников»[1027].

Характерно, что для повстанцев не имел значения тот факт, что часть их вожаков была настроена в прошлом явно нереволюционно. О первоначальном антибольшевизме видного приморского партизана Н. К. Ильюхова говорят данные