Нельзя сказать, что дела у Уоррена и Венди шли плохо. Брат всега был в отличном настроении и даже взял за привычку напевать себе под нос даже в душе, перед каждым свиданием по-прежнему тратил массу времени на выбор рубашки, а после тщательно анализировал все сказанное Венди в поисках скрытого смысла. Мы с ним частенько возвращались домой в одно и то же время, садились на крыльце, и я слушала рассказ о прошедшем свидании.

Общение с Генри меня удивительным образом успокаивало, как будто с ним я могла оставаться собой. В конце концов он уже знал все мои недостатки, особенно самый существенный. Рядом с ним я просто наслаждалась покоем.

Но иногда между нами пробегала искра, и такого у меня прежде не бывало ни с кем из тех парней, с которыми я встречалась. Когда мы обнимались, я не могла оторваться от него, а целуя, забывала о времени и о том, где нахожусь. От одних мыслей о наших поцелуях в животе разливало приятное тепло. На работе я не могла сосредоточиться, перебирая в голове впечатления прошедшего вечера, и несколько раз умудрилась сжечь картошку. Вот он проводит пальцами по моей шее, и от этого прикосновения у меня слабеют колени. Вот я глажу его по волосам и откидываю назад непокорную прядь. Вот мы лежим, прижавшись щека к щеке…

Я попыталась отогнать все эти мысли и сосредоточиться на том, что говорит Люси.

– Извини, – кротко сказала я. – Серьезно, что происходит?

Она посмотрела на меня, нахмурилась и вытащила телефон.

– Ладно, – ответила Люси, – второй раз. – Она недовольно посмотрела на меня, а я попробовала изобразить раскаяние. – Дело в Бретте. Он постоянно шлет эсэмэски, говорит, что хочет оставаться на связи, хочет созвониться по межгороду. Это безумие, ведь у нас было всего три свидания.

– Что ж, – медленно проговорила я, – пожалуй, ты можешь считать себя свободной. Бретт уехал, и тебе стоит обратить внимание на кого-то другого, о ком ты прежде и не думала.

– Если бы здесь был кто-то другой, я бы заметила, – проворчала Люси. Я открыла рот, собираясь снова намекнуть на Элиота, но Люси улыбнулась и покачала головой. – Смотри, кто там.

Я повернулась и в лучах вечернего солнца увидела Генри в футболке с надписью «Время взаймы». Он поднял руку и помахал нам. Увидев его, я широко улыбнулась.

– О господи, – Люси закатила глаза. – Я так понимаю, что мне пора.

– Да нет, останься, – предложила я без особого энтузиазма, и Люси засмеялась.

– Хорошая попытка, – отметила она. – Ты ужасная вруша.

– Увидимся завтра? – спросила я.

– Уж это точно, – ответила Люси, встала и, натянув поверх бикини шорты и майку, запихала полотенце и журналы, которые мы листали, в холщовую сумку. К нам подошел Генри.

– Привет. – проходя мимо, Люси добродушно толкнула его. Теперь, зная, что Генри и Люси встречались, я не без волнения наблюдала за ними, но через несколько минут поняла, что волноваться не о чем, они ведут себя друг с другом как брат и сестра.

– Уже уходишь? – преувеличенно разочарованно спросил Генри, но я понимала, что имела в виду Люси, толкая его – Генри тоже был ужасный врун. Она покачала головой и помахала нам на прощание.

– Привет. – Я заслонила рукой глаза от солнца.

– Привет. – Генри сел на причал рядом со мной и широко раскрыл глаза при виде моего бикини. Я засмеялась, наклонилась и поцеловала его. Он был сладок на вкус, как сахарная глазурь на торте, и мне показалось, что в тот день на работе он наносил ее на торты.

Когда я отпустила его, он взял рюкзачок, расстегнул молнию, вытащил прямоугольную зеленую коробку, самую маленькую из тех, что использовались во «Времени взаймы», и протянул ее мне. Мне, вероятно, следовало из вежливости отказаться, но я понимала, что вряд ли это получится у меня убедительно. Я взяла коробку и улыбнулась. Есть свои преимущества в том, чтобы встречаться с парнем, работающим в пекарне.

– Что сегодня? – спросила я, откидывая крышку и заглядывая внутрь. Там был маленький желтый кекс в белой глазури, поверх которой шоколадной крошкой была выведена буква «Т». – Выглядит потрясающе, – я почувствовала, как заурчало в животе.

– Лимонный кекс, – сообщил Генри, – с новой лимонно-ванильной глазурью по рецепту отца. И он хочет знать твое мнение.

– С удовольствием попробую и скажу, – я осторожно закрыла коробку, потому что уже успела понять, что если не поделиться тем, что принес Генри, с братом и сестрой, в следующий раз, когда он зайдет к нам, они будут упрекать именно его. – Спасибо.

– И вот… – сказал Генри, вытаскивая небольшой пакет с печеньем, – это твоему отцу: свежеиспеченное, с шоколадной крошкой.

– Спасибо, – я почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, и положила пакет рядом с коробкой. Узнав, что папа мало ест, Генри вместе со своим отцом стали искать способ вернуть ему аппетит. Несмотря на их усилия, все было напрасно: отец устраивал целый ритуал вокруг гостинцев Генри, охал и ахал, но откусывал лишь чуть-чуть и говорил, что это слишком вкусно, чтобы он мог съесть все сам, не поделившись с нами.

Резкого ухудшения в состоянии отца не наступало, но с каждым днем появлялись незначительные признаки, указывающие на то, что болезнь прогрессирует. Еще неделю назад он не спал с полудня до ужина и мог подняться по лестнице без помощи Уоррена. Правда, мама шла позади, чтобы при необходимости подхватить его, если он вдруг начнет падать назад. Отец перестал читать по ночам, его голос, который прежде разносился по всему дому, слабел, и теперь иногда, сидя напротив него за столом, я едва различала, что он говорит.

Мы по-прежнему дважды в неделю завтракали в закусочной. Отец обычно заказывал тост и, как его ни корила Анджела, откусывал от него всего лишь разок-другой. Не помню, как это получилось, но мы перестали задавать друг другу вопросы с подставок для тарелок и стали просто разговаривать. Я любила отца, но до этого лета так ни разу ему в этом и не призналась. Но это было до того, как мы установили традицию совместных завтраков и я узнала его намного лучше.

Он рассказывал мне, что его чуть не уволили с первой работы, о путешествии по Европе, которое он совершил после колледжа, о том, как впервые увидел маму и влюбился в нее. Но самое удивительное он сообщил мне два дня назад. Мы вспоминали эпизоды из моего детства, о которых я когда-то слышать не могла без смущения и которые считала недостойными внимания, незначительными. И только теперь, когда каждый день отца был на счету, я поняла, как они ценны.

Он только закончил рассказывать (хотя я слышала это, как минимум, раз двадцать) о том, как в шесть лет, придя к нему на работу, я изрисовала листы с важными доказательствами. Отец перестал смеяться и посмотрел на меня поверх кофейной кружки.

– А вот история, которой ты точно не знаешь, – сообщил он, улыбаясь. Отец похудел еще больше. Его кожа стала такого цвета, словно он стал жертвой чрезмерной любви к солярию, и на ее фоне особенно выделялись идеально белые зубы.