А затем из нее вырвался ужасный последний выдох застоявшегосявоздуха, сильный и близкий. По ее телу пробежала дрожь, словно через негопропустили электрический ток. Оно сползло к стене с рисунками. Дух смерти вошелв нее, и последним выдохом она попрощалась со мной. В пещере становилосьтемнее.

Я знаю демонические ритуалы. В школе меня научили, какобращаться с демонами. Мне рассказывали о красивой соблазнительнице, котораяприходит в спальню к мужчине. И если он знает, что делать в таких случаях, тодолжен потребовать, чтобы она повернулась спиной, поскольку у демонов и ведьмнет спины, а есть только то, что они хотят вам показать. Что я сделал? Какогозверя вселил в нее? Думаю, я разговаривал с ней больше часа. Был ли я еедемоном-любовником? Был ли я демоном-другом Мэдокса? Или демоном для этойстраны, когда нанес ее на карту и превратил в место войны?

Умирать нужно в святых местах. Это один из секретов, которыеты познаешь в пустыне. Поэтому Мэдокс пошел в церковь в Сомерсете, в место,которое потеряло свою святость, и совершил то, что, по его глубокому убеждению,было святым действом.

Когда я перевернул ее, все тело было покрыто яркимпигментом. Травы, и камни, и свет, и пепел от веток акации – чтобы сделать еебессмертной. Тело прислонилось к священным краскам. Только синие глазастерлись, стали безымянными, чистым листом бумаги для карты, на котором поканичего не изображено, не нанесены озера, нет темноты гор, которые раскинулисьна севере от Борку-Эннеди-Тибести, нет водного веера Нила, который вложен воткрытую ладонь Александрии, на краю Африки.

Нет и всех названий племен, странников и кочевников, которыебредут в монотонности пустыни и видят яркость, и веру, и любой камень, илинайденная металлическая коробка, или кость становятся священными предметами.Вот в чем величие той страны, в которую моя любимая сейчас входит и становитсяее частью. Мы умираем, вбирая богатство любовников, племен, вкусовых ощущений,которые мы испытали, тел, в которые мы погружались и из которых выплывали,словно из рек мудрости, характеров, на которые мы взбирались как на деревья,страхов, в которых мы прятались, как в пещерах. Я хочу, чтобы на моем теле быливсе эти отметки, когда умру. Я верю в такую картографию, выполненную самойприродой, а не в гроздья имен на карте, словно названия универмагов, данные вчесть их богатых владельцев – женщин и мужчин. Мы – истории общины, книгиобщины. Нами не владеют, и мы не моногамны в наших вкусах и опыте. Все, что яхотел, – это пройти по такой земле, где нет карт.

Я понес Кэтрин Клифтон в пустыню, где есть книга общинылунного света. Мы в голосе колодцев. Во дворце ветров.

* * *

Лицо Алмаши склонилось налево, уставившись в пустоту – можетбыть, на колени Караваджо.

– Еще морфия?

– Нет.

– Вам что-нибудь нужно?

– Нет. Ничего.

Караваджо спустился в полумраке по ступенькам на кухню. Настоле лежали сельдерей и репа с прилипшими комьями земли. Хана возилась укамина, разводя огонь, и не слышала, как он вошел.

За те дни, которые он провел на вилле, его тело расслабилосьи освободилось от напряжения, от этого он казался крупнее, более раскованным ивальяжным в движениях. Появилась какая-то неэкономность и в то же времязаторможенность, сонливость в жестах. Только походка осталась легкой инеслышной. Сейчас он почувствовал неловкость из-за того, что стоит у Ханы заспиной, и намеренно с грохотом подвинул стул, чтобы она услышала, что в кухнеесть еще один человек.

– Привет, Дэвид.

Он заслоняет рукой лицо от яркого света огня, словно отсолнца. Вероятно, он слишком долго пробыл в пустыне с английским пациентом.

– Как он?

– Уснул. Выговорился и уснул.

– Твои подозрения насчет него оправдались?

– Он отличный парень. Пусть живет.

– Я так и думала. Мы с Кипом уверены, что онангличанин. Кип считает, что все лучшие и умные люди немного странные.Эксцентричные. Он работал с одним из таких.

– Кип и сам не без странностей. Между прочим, кстати,где он?

– На террасе. Что-то замышляет к моему дню рождения ине хочет, чтобы я видела заранее.

Хана поднялась от каминной решетки, вытирая одну руку опредплечье другой.

– Ради твоего дня рождения хочу рассказать тебемаленькую историю, – сказал он. Она посмотрела на него.

– Только не о Патрике, ладно?

– Немножко о Патрике, но больше о тебе самой.

– Я все еще не могу спокойно слушать о нем, Дэвид.

– Когда отцы умирают, уходят из мира живущих так илииначе, это естественно. А мы все равно продолжаем их любить – как умеем, какможем. Ты не в силах выбросить его из своего сердца. И не в силах бесследнозапрятать память о нем там, в глубине души…

– Давай поговорим, когда пройдет действие морфия.

Она подошла, положила руки ему на плечи, подтянулась ипоцеловала его в щеку. «Дядюшка» Дэвид крепко обнял ее, царапая кожу щетиной,словно песком. Ей нравилось это в нем теперь; раньше он слишком много вниманияуделял своей внешности. Патрик обычно подсмеивался над его ровным пробором.«Как Йонг-стрит в полночь», – говаривал он. Раньше в ее присутствии Караваджодвигался, как бог, и выглядел недоступным. Сейчас, с таким лицом, немногорасполневший, с этой сединой и коротко остриженных волосах, он казался болееземным и близким.

* * *

Кип взял на себя приготовление сегодняшнего ужина. Каранаджосчитал это пустой затеей – слишком много затрат на один раз для троих. Кипраздобыл овощей и, слегка проварив их, сделал легкий суп. Это была не такаяеда, какую хотелось бы Караваджо нынче, когда он почти весь день провел упациента наверху, слушая его исповедь. Он открыл шкафчик под раковиной. Тамлежал кусок сушеною мяса, завернутый во влажную тряпку. Отрезав от негонемного, Каранаджо положил себе в карман.

– Знаешь, я могу вылечить тебя от привязанности кморфию. Я ведь медсестра.

– Тебя окружают сумасшедшие…

– Мне кажется, мы все такие.

Когда Кип позвал их, они вышли из кухни на террасу и увидели,что по кругу низкой каменной балюстрады горят огни.

Это походило на гирлянду электрических свечек, которые можнобыло найти в пыльных церквах, и Караваджо подумал, что, вынося их из часовни,сапер зашел слишком далеко, даже если учитывать день рождения Ханы.

Хана медленно пошла вперед, бесшумно ступая по каменномуполу, закрыв лицо руками. Ни ветерка. Ее бедра и икры двигались под тканьюплатья, будто под тонким слоем воды.

– Везде, где я работал, я собирал мертвые раковины[94], –сказал сапер.