вожди мятежа получали не только вдохновение и поощрение, но также формальные полномочия и атрибуты власти[832]. Прямая преемственность между такого рода актами, имевшими место в период республики, и возведением на престол новых правителей империи в результате военных переворотов не может игнорироваться[833]. Поразительная способность римских воинов к самоорганизации обнаруживается в том, что даже в ходе серьезного мятежа, несмотря на неизбежные в такой ситуации эксцессы, легионеры стремились сохранять обычный распорядок лагерной жизни, выполняя рутинные служебные обязанности. Об этом не может умолчать даже Ливий в рассказе о мятеже части войска Сципиона в Испании. Несмотря на ряд явно тенденциозных оговорок, римский историк признает, что мятежные легионеры сохраняли обычный облик римского лагеря, поначалу даже не мешали трибунам творить суд, продолжали выполнять их распоряжения и нести караульную службу (Liv. XXVIII. 24. 10). Аналогичным образом восставшие в 14 г. н. э. в Германии легионеры, действуя с редкостным единодушием и твердостью, сами распределяли караулы и сами распоряжались в соответствии с текущими надобностями (Tac. Ann. I. 32. 3; cp.: I. 25. 1; 28. 4). Напротив, обыкновенное ослабление дисциплины вследствие попустительства военачальников сопровождалось прямым нарушением текущего распорядка службы, как например, в легионах, расквартированных в Сирии (Tac. Ann. II. 55; XIII. 35).

Едва ли можно сомневаться, что именно зачинщикам мятежа принадлежала ключевая роль в поддержании такого порядка. Сохраняя и во время восстания приверженность привычному военному порядку, солдаты могли, впрочем, оставить распорядительные функции за офицерами. Но так или иначе вакуум власти действовал на римских солдат поразительным образом: они очень быстро оказывались в состоянии дискомфорта и даже растерянности. Такое состояние могло даже стать одним из факторов, способствующих угасанию мятежа. О показательном в этом плане эпизоде сообщает Тацит в повествовании о гражданской войне 69 г. (Tac. Hist. II. 29). Солдаты-вителлианцы, недовольные приказом своего командующего Фабия Валента, подняли мятеж и, обвинив военачальника в присвоении добычи и денег, предназначенных воинам, чуть было не убили его. Однако, пока Валент вынужден был скрываться, переодевшись рабом, префект лагеря Алфен Вар сумел покончить с восстанием хитростью: он запретил центурионам обходить посты, перестал созывать войско на работу и учения (которые, стало быть, не прекратились и в ситуации мятежа!). Обнаружив, что ими никто не командует, солдаты, как пишет Тацит, испугались, застыли в оцепенении и стали слезно просить о прощении, а когда неожиданно появился невредимый плачущий Валент в рабской одежде, они несказанно обрадовались и прониклись состраданием и любовью к нему. Тот, проявив разумную умеренность, не потребовали ничьей казни, но ограничился тем, что назвал в качестве виновных нескольких человек, «чтобы не показаться неискренним в своей снисходительности»[834]. Можно указать и на другие подобные свидетельства. Так, когда преторианские трибуны и центурионы в ответ на угрозы восставших солдат демонстративно сложили перед Отоном, явившимся в лагерь преторианцев, знаки своего достоинства и потребовали у императора освободить их от службы и спасти от гибели, солдаты увидели в этой просьбе упрек себе и, не желая лишиться командиров, вернулись к повиновению и даже потребовали наказать зачинщиков беспорядков (Tac. Hist. I. 82). Отонианцы, составлявшие гарнизон Плаценции, взбунтовались против своего командира Спуринны, недовольные тем, что тот хотел обороняться за городскими укреплениями, но, убедившись в опрометчивости своего выступления и в правильности плана военачальника, вернулись к повиновению. Рассказывающий об этом Тацит употребляет выражение obsequium et parendi amor – «повиновение и любовь к послушанию» (Hist. II. 19. 4). Аналогичное сильное выражение amor obsequii употребляет Тацит также и в «Анналах» (I. 28. 6), в рассказе о переломном моменте мятежа паннонских легионов, наступившем после лунного затмения, которое солдаты сочли знаком небесного гнева на свое мятежное поведение. Это настолько изменило настроения массы воинов, что начальникам удалось разобщить восставших и добиться успеха в агитации, направленной против зачинщиков, а затем и расправиться с ними (Ann. I. 30; Dio Cass. LVII. 4. 4).

Разобщение и раскол мятежных войск[835], равно как и устранение зачинщиков, были стандартными средствами предотвращение и подавления мятежа. Важно, однако, иметь в виду, что применение этих средств зависело не только от решительности и авторитета военачальника, или от предоставления определенных уступок воинам в ответ на их требования, или же от использования объективного несовпадения интересов различных групп внутри войска (рядовых и командиров, новобранцев и ветеранов, легионов и вспомогательных формирований). Существенным фактором преодоления такой критической ситуации, как мятеж, являлись качества самого римского солдата, воспитанные многовековыми военными традициями, укорененные, можно сказать, в его генотипе, а именно: верность профессиональному воинскому долгу, пиетет по отношению к власти и социальному статусу военачальника[836], развитое чувство солдатской чести, а также, как подробно будет сказано ниже (глава X), сознательное подчинение дисциплине, которое коренным образом отличалось от рабского повиновения, основанного на страхе, и рассматривалось как почетное качество. Эти качества позволяли римским военачальникам находить эффективный баланс «между заискиванием и суровостью» в повседневной дисциплинарной практике, а также с уважением относиться к солдатским требованиям. В моменты же кризисов к этим качествам, прежде всего к чувству чести, и апеллировал полководец[837]. Разумеется, было бы абсурдным утверждать, что вся масса солдат в равной степени ориентировалась на соответствующие военно-этические ценности[838]. Солдатская среда была неоднородной во многих отношениях, в том числе и в моральном[839], подверженной к тому же внушению и довольно резким переменам настроения. Но в ней всегда наличествовало то здоровое ядро, которое, несмотря ни на что, сохраняло верность долгу, чести и дисциплине. Из всех античных историков на эту неоднородность солдатской массы наибольшее внимание обращает Тацит. Он неоднократно оговаривается, что среди воинов есть лучшая часть, melior pars, meliores, boni, optimus quisque manipularium, те, кто снискал расположение воинов, не совершив вместе с тем ничего дурного, наиболее благонамеренные и приверженные долгу, умеренные и спокойные[840]. Они, правда, составляют обычно меньшинство. Характерно, что Тацит, как и некоторые другие авторы, отмечает способность самой солдатской массы испытывать чувство стыда, раскаянья и жалости (pudor, paenitentia, miseratio), которое могло быть вызвано привязанностью к полководцу или его семейству, а то и готовностью военачальника перед лицом мятежа погибнуть или покончить с собой[841]. Это качество солдатской массы использовали полководцы во время мятежа, с тем чтобы противопоставить лучшую часть войска мятежным элементам и зачинщикам беспорядков. Любопытное в этом плане свидетельство приводит Аппиан в своем рассказе о мятеже в Сукроне. Сципион, узнав о мятеже, направил восставшим письма: одни – мятежным солдатам, другие – тем, кто, по его мнению, должен был переубедить зачинщиков, а третье письмо было общим, в котором