Моя жена Женя и девочки уже спят. Да, девочки! Потому что у нас теперь две девочки. Ханна родилась позавчера на рассвете! Родилась беленькой, с точеным личиком. И почти не кричала. Ее появление на свет было настоящим чудом! Это было красиво и очень волнительно. Незабываемо. Здесь, у нас, среди джунглей, на исходе лунной ночи на острове Ко Панган, в нашей волчьей берлоге. Я невероятно счастлив прямо сейчас. Пойду помолчу и разделю это счастье с океаном.

В силу своего очень пожилого возраста я довольно много времени провожу у телевизора. И вот однажды смотрю документальный фильм о революционере Боткине, который после революции в 1917 году вернулся в Россию из-за границы. В фильме показывают кадры уличной хроники: толпы людей на улице, красногвардейцы, и я вижу среди этих людей своего родного деда, который промелькнул на переднем плане. Кадр промелькнул, но я смогла его записать на рекордер, остановить, выделить крупным планом на самом середине кадра и сфотографировать. Меня буквально переполняет радость, что я вижу живым моего деда почти сто лет тому назад, и у меня в руках уникальное фото на фоне такой исторической панорамы. Вот и решила поделиться этой радостью с другими людьми.

Когда я была совсем маленькой, дед навещал нас в Большом Афанасьевском переулке. Я там жила в очень интересном особняке, принадлежавшем еще Радищеву и не сгоревшем во время пожара 1812 года. Особняк был необычной архитектуры, очень красивый, с колоннами, красивым паркетом, с очень интересной историей и населенный разнообразными людьми. Во времена Хрущева его снесли и на его месте построили многоэтажный кооперативный дом Большого театра, а композитор Мясковский жил в Сивцевом Вражке, около бульвара.

Кстати, этот мой дед жил в Большом Власьевском переулке в одном доме и на одной лестничной площадке с Бердяевым. И семейные предания говорят, что в те неспокойные 1917 и 1918 годы по ночам они с Бердяевым выносили на площадку кресла и дежурили в подъезде. Узнать бы еще, о чем они беседовали?!

Извините за длинное письмо.

Момент счастья был в Сочи, на Олимпиаде. Просто один счастливый день. Я вообще спортом не интересуюсь и оказался на чемпионате по фигурному катанию впервые в жизни. Попал случайно. Эти билеты нельзя было купить, мне их друзья дали. И я пошел на финал. И видел выступление сначала Плющенко, а потом нашей юной Юли, которой пятнадцать лет. И до слез. Я сидел и плакал. И не я один. Потому что Плющенко, его последний выход на олимпийский лед, прощание великого спортсмена с нами… Это было не катание. Он улетел куда-то, и мы вместе с ним. И никакая техника, никто другой близко не может встать рядом, потому что это выше мастерства. Это уже философия, душа. Потом вышла эта девочка, Юля Липницкая. И я обнаружил, что четыре минуты не дышал. Я как будто нырнул под воду. Это удивительная драма, потому что рассвет и закат – закат одного великого и рассвет другой.

Но на этом день не закончился. Вечером я стоял на балконе морского порта в Сочи и осознал, что вот прямо сейчас передо мной справа и слева стоят две мои мечты – барк «Крузенштерн» с одной стороны и «Седов» – с другой. Это два самых великих и самых красивых парусных корабля в мире. Ничего круче их в мире нет, и любой, кто хоть раз вступал на палубу крузера, не забудет этого никогда.

Это счастье – стоять и видеть их оба сразу перед собой. Вот как случается.

Мне двадцать четыре года. И я художник. Сейчас я сижу на подоконнике и, свесив ноги со второго этажа, курю. Это моя первая студия. Позади школа, армия, институт, безумная и несчастная любовь, уход из института, как раз из-за этой дурацкой любви… Полгода назад я ушел отовсюду и ото всех, ни с кем не общаюсь, не пью. Вернее, общаюсь только с одним человеком: чокнутым соседом Романовым.

Романов каждое утро выходит на кухню, достает из своего заветного шкафа ворох старых карт, насквозь проржавевший ледоруб и старые альпинистские ботинки годов, наверное, еще 40-х. Металлические детали этих ботинок проржавели почти до дыр, кожа сморщена и местами расслоилась. В общем, глядя на них, у меня закрадывается смутное подозрение, что их сняли с какого-то трупа, замерзшего в горах. На нашем кухонном столе Романов раскладывал карты Кавказских гор, заляпывая их кофе, прокладывал маршруты цветными карандашами. За полтора года никуда он, конечно, не уехал, но подготовка у него шла постоянно. Тотальная подготовка. В результате и ледоруб, и ботинки он довел до состояния почти новых вещей. Вот как-то утром я, как обычно, вышел на кухню выкурить свою первую сигарету, а ботинки Романова стояли на подоконнике прямо напротив меня. Смотреть было особо некуда. Я тупо уставился на ботинки. И тут меня как прорубило. Я схватил их и утащил к себе. Я писал их весь день и всю ночь… А потом утреннее солнце, птицы поют, капель, ручьи, я сижу на подоконнике, свесив ноги, курю. Все искрится, и так радостно от этого. Я понимаю, что все вокруг меня напитано и наполнено счастьем, как этим утренним светом. Солнцем. У меня за спиной, в студии, краски, станок, холсты, картина, которую я писал всю ночь… Я абсолютно счастлив.

На каждый проходящий мимо с грохотом поезд он нежно прикрывает мое ухо… чтобы не разбудил шум… До Москвы четыре с лишним часа… Август 2001 года.

1979 год. Мне десять лет. Мои родители – драматические актеры. Я с ними на летних гастролях театра в одном из городов СССР. Сегодня они оба заняты в спектакле. Я тоже в театре. Им не до меня. И это хорошо, потому что именно сегодня осуществится моя мечта, заранее спланированная совместно с гримером Таней и костюмером тетей Зинаидой.

Меня загримируют и оденут Мушкетером!

Начался первый акт. Родители на сцене – играют. Я тайно пробираюсь в пастижерно-гримерный цех. И мы начинаем! Мне кладут на лицо тон, надевают парик, приклеивают бородку и усы. Я прошу сделать шрам на правой щеке, ведь я бывалый мушкетер. Грим готов, я бегу в костюмерную, тайно, чтобы никто не увидел.

В костюмерной – белая шелковая рубашка, замшевые штаны, высокие сапоги со шпорами и, конечно, плащ! Осталось нацепить шпагу и надеть широкополую шляпу с пером….

В большом театральном зеркале я вижу настоящего Мушкетера!

Закончился первый акт спектакля. Актеры собираются в курилке. Из-за кулис выходит мой папа в образе советского офицера, за ним мама в костюме военного врача. Я величаво спускаюсь с лестницы, громко всех приветствую, снимаю шляпу и кланяюсь.

Немая сцена…

Никто меня не узнает! Я гордо сообщаю, что это – я! Мама начинает смеяться, все актеры аплодируют. Папа строго смотрит… а потом широко улыбается!