Дрались наши ожесточенно. В атаки ходили в ночное время, когда молчала вражеская авиация. Наше командование маневрировало, но силы были не равны. Дивизия несла огромные потери: за месяц боев от 18300 человек личного состава осталось только 4190 человек.

Петрович тяжело вздохнул и продолжил свой рассказ:

– До боли жалко парней и отцов, не вернувшихся с войны. Среди них и мой отец. Было ему в 1942 году всего 24 года.

Долго удерживали немцы господствующую высоту в своих руках. Когда я забрался на нее летом 1970 года и посмотрел в направлении Москвы, откуда в 1942 году наступали наши части, вид открылся, как с самолета.

В затяжных наступательных и оборонительных боях командование пришло к мысли уничтожить сильные укрепления немцев старым дедовским способом. Был задуман и осуществлен подкоп под эту дьявольскую высоту. Саперы под командованием майора Максимцова в течение 40 дней и ночей в труднейших условиях непрерывной бомбежки, без специального оборудования вели подкоп под вражеское логово.

На глубине 15 м под горой было заложено 25 тонн взрывчатки. На рассвете 14 октября 1942 года раздался мощный взрыв. Он поднял в воздух сильнейшие укрепления немцев и похоронил разом до 400 гитлеровцев. От взрыва образовалась воронка диаметром в 100 м и глубиной до 20 м.

Будучи на Зайцевой горе, я спускался на дно этой воронки. Она поросла осинками и березками, однако на дне видны полузаваленные землей крупные (не поднять!) останки немецких артиллерийских установок. Вокруг высоты валяются ржавые мотки колючей немецкой проволоки. Кусок этой местности оставлен как естественный музей войны под открытым небом. На расположенном по соседству картофельном поле встречают-

ся гильзы от больших и малых снарядов, осколки разорвавшихся бомб, ржавые солдатские каски. Увидел я и человеческие косточки – останки погибших солдат. Основная их масса была собрана местными жителями и солдатами воинских частей в 1952 году. Эти останки с воинскими почестями захоронили на высоте у Варшавского шоссе, где воздвигли Монумент бронзового скорбящего солдата и открыли музейный комплекс. Здесь собраны с окрестных полей и лесов воинские реликвии, свидетельствующие о мужестве, стойкости, самопожертвовании советских людей, отстоявших честь и независимость Родины. Впечатляет реальный факт: у подножия Зайцевой горы и на самой жертвенной высоте близ села Фомино (о размерах которого можно судить по тому, что и до войны и теперь здесь действует всего лишь начальная школа) полегло до ста тысяч советских солдат из девяти дивизий, стоящих там насмерть в 1942-1943 гг.

Разговариваю с учителем местной школы Ромашиным Григорием Васильевичем. Он показывает мне альбом со снимками, рассказывающими о том, как восстанавливалось село после войны, как создавался памятник на Зайцевой горе. Вдруг вижу на рисунке гору человеческих костей.

– 

Это «Апофеоз войны» Верещагина?

– 

Нет, это не рисунок, это снимок – снимок с поля боя под селом Фо

мино, – отвечает учитель.

После первого посещения Зайцевой горы в 1970 году мне довелось еще трижды побывать на этой пропитанной солдатской кровью земле. Вместе с ветеранами 146-й стрелковой дивизии в 1973 году я присутствовал на 30-летии освобождения Калужской области от фашистских захватчиков. В 1981 году с женой специально свозили на священное место детей. Сын (было ему 13 лет) нашел под горой простреленную солдатскую каску, гильзы и большой снаряд. Снаряд он сдал в музей на Зайцевой горе, а остальные находки привез домой и бережно хранит.

В 1998 году отцу исполнилось бы 80 лет. Юбилейный день его рождения всей семьей решили встретить на Зайцевой горе, с которой ему не довелось вернуться… Пусть будет пухом матушка-земля всем защитникам Отечества, не вернувшимся с войны. А как ждали их матери, жены и дети!..

Петрович на этом остановился, а я спросил, как можно добраться до мест тех страшных боев. Он ответил, что от Москвы ходит рейсовый автобус «Москва-Рославль». Это 270 километров по Варшавскому шоссе…

Дважды воскресший

Занимаясь поисками военной судьбы своего отца, я собрал сведения о событиях минувшей войны, в которых были активно задействованы наши земляки. Под знаменами 146-й Казанской дивизии (номер полевой почты 1718) выходцы из Татарии стояли насмерть в жестоких боях 1942-43 гг. на подступах к Москве. Мне довелось встретиться со многими из тех, кому выпала трудная судьба, но все же удалось выжить, выстоять и победить коварного врага.

В 1972 году я узнал, что в селе Шереметьево живет Мухин Алексей Михайлович, боец 146-й дивизии, прошедший дорогами войны от Зайцевой горы до рубежей Восточной Пруссии и самого логова фашистов – Берлина. Ему пришлось воевать и на Дальнем Востоке при ликвидации Квантунской армии. Мне захотелось рассказать о военной судьбе нашего земляка. Предварительно я написал ему письмо. В ответ получил приглашение приехать. Он так и писал: «Нам нужно встретиться, я многое расскажу вам о войне, о нашей жизни…».

«Учтен погибшим»

И вот я в гостях у А.Мухина. Перебираю пожелтевшие от времени письма, документы, внимательно вчитываюсь в каждую строку, стараюсь не упустить ни одной детали на документах и фотографиях. И вдруг мой взгляд останавливается на старом, потертом на сгибах листке. В его правом верхнем углу замечаю коротенькое слово «копия», а дальше идут строки, содержание которых меня поразило. Вот они: «…дивизии рядовой Мухин Алексей Михайлович 1925 года рождения, уроженец Тюля-чинского района Татарской АССР учтен погибшим 1 сентября 1943 года и похороненным в деревне Зеваки Смоленской области».

Читаю ровные строчки отпечатанного на машинке текста еще раз, снова пробегаю их глазами, а потом потрясенно смотрю на Алексея Михайловича: «Неужели?». И он утвердительно кивает: «Да, все верно. Это действительно копия извещения о моей гибели, того самого, которое в 1943 году получила моя мать».

Похоронки

Извещение о гибели… Редки, очень редки в нашей стране семьи, которые минувшая война обошла стороной и не оставила свидетельств вечной скорби. В нашем народе эти одинаковые типографские бланки

получили простое и такое страшное название – похоронки.

Видеть похоронки мне приходилось не раз. Они хранятся в музеях и школьных уголках боевой славы, на вкладках и иллюстрациях книг о войне, в семейных архивах. И всегда их суровые строчки отзываются в сердце острой болью незаживающей раны. Да, на войне случалось всякое. Бывало и такое, когда возвращались домой те, кто, как Алексей Михайлович, был уже оплакан и похоронен близкими. И тогда ярче разгорался робкий огонек надежды в сердцах матерей, жен, сестер и детей, чье неустанное и преданное ожидание давало право на чудо: «Жди меня

– и я вернусь…». Но, увы, не