– Не очень, – мотнула тёмными кудрями девушка.

– Это строительство новых жилых домов не за городом и не где-то ещё, а в уже существующих районах со сложившейся инфраструктурой. Так понятно?

– Ну да, – кивнула она, – видела такое. И что с того?

– Часто это вызывает стихийные протесты местных жителей. Кому-то башня солнце загораживает, кому-то детскую площадку сносят, кому-то просто заняться нечем, а активность так и прёт. Мотивы не важны. Важно то, что вы должны включиться в эти протесты, а там, где их нет – инициировать. Это будет основное направление на ближайшие полгода-год, а то и два. Поговори об этом серьёзно с Алексеем. Пока можешь в общих чертах.

– Хорошо, – ответила Леся, – а почему бы Вам самому с ним об этом не поговорить?

Куратор улыбнулся.

– Можно, конечно. Но я бы предпочёл, чтобы Алексей считал, будто эта идея принадлежит ему, и продвигал бы её, как свою. Потешим его самолюбие. Так что подвести его к такой мысли надо исподволь, чтобы он как бы сам к ней пришёл. Чуешь, куда клоню? Сможешь?

Он впервые оставил компьютер, поднялся из-за стола и присел на край дивана рядом с Лесей.

– Чую, – с улыбкой кивнула девушка, – и думаю, что смогу.

– Ну и славненько.

…Менее чем через час содержание этого разговора стало известно Марку Калныньшу.

– Зи-ма. Снеж-ки. Ва-реж-ки.

Смуглый юноша в сотый раз громко произносил эти слова по слогам, стоя в пустом доме перед зеркалом и сжимая пальцами виски, пытаясь извлечь крупицы давно забытого из глубин памяти.

Блестящее серебристое стекло отражало красивые черты лица, которые можно было бы назвать южными – сливовые тёмно-карие глаза, резкий нос с горбинкой, тонкие волевые губы. Жёсткие чёрные волосы были коротко подстрижены.

Но мозг отказывался вспоминать что-либо, кроме этих трёх чудом уцелевших слов и обозначаемых ими расплывчатых картинок.

Варежки были шерстяные, промокшие от снега и болтались на резинке, продетой через рукава. Это могло идти только оттуда, из глубины, потому что в сознательной жизни ему таких рукавиц видеть не приходилось.

Дальше зияла чернота, больше он не помнил. Ничего не помнил.

Зима. Снежки. Варежки.

Глава пятая

У Нади появилась новая подружка – Неля Коломнина, та самая девица из пресс-службы Усольцева, с которой они познакомились на Триумфальной. Неля была старше её на целых четыре года, училась на втором курсе, готовилась стать профессиональным журналистом и занимала должность пресс-секретаря «Левой колонны» – так теперь называлось возглавляемое Усольцевым движение, пока неофициально, но на весну планировалась учредительная конференция.

В начале осени Алексею было официально сообщено, что в избирательные списки его не включили. Новость эту он выслушал с холодным лицом, хотя внутри у него бушевала ярость. Четыре года, ещё четыре года бегать по улицам! Когда он так рассчитывал уже этой зимой стать депутатом… Рушилась вся карьера, да что там – вся жизнь… И на ум пришёл недавний разговор с Лесей. Девочка-то, видимо, не так проста, как кажется с первого взгляда…

Так или иначе, уже в середине осени заинтересованные наблюдатели заметили, что Алексей Усольцев круто развернул корабль своей политики на более тесное сближение с либералами, исключив из своего публичного лексикона любые положительные упоминания о советском периоде. Да и себя он теперь называл всего лишь «левым политиком» – это звучало современно и не резало слух тем, кто кривил губы при слове «коммунист».

Надя Лосева подноготную всех событий знать, конечно, не могла и даже не догадывалась, что происходит за кулисами. Неля познакомила её с Усольцевым, который вживую вызвал у девочки ещё больший восторг, чем по телевизору.

В это же время Алексей Усольцев занялся новым московским проектом, который не сразу поняли окружающие, но когда поняли, то оценили – борьбой против уплотнительной застройки. Санкционированные и несанкционированные митинги закипели в центре и на окраинах, на стройплощадках.

Жизнь заиграла разнообразием красок вокруг Нади, активно вращавшейся в водовороте событий.

Только одному человеку не было места в этой феерии – Артёму.

Милицейская машина стояла метрах в пятидесяти от стройплощадки. Казалось, сидевшим в ней милиционерам вообще не было дела до происходящего этим весенним вечером на окраине Москвы.

А происходило на площадке, точнее, на месте, которое должно было стать площадкой, следующее. Посреди неё стояли два грузовика, урча включёнными моторами, и рабочие в спецовках бойко разгружали блоки для ограждения будущей стройки.

В десятке метров от грузовиков, не решаясь на более активные действия, толпились возмущённые жители соседних домов. Их было десятка два-три – и примерно столько же активистов, приведённых в «горячую точку» Усольцевым.

– Зачем приехали? Уезжайте! – махала руками какая-то тётка. – И без вас тут дышать нечем!

– К начальству идите, мы люди подневольные, – устало отвечал ей строитель лет тридцати пяти. Ввязываться в конфликт на повышенных тонах у него не было ни времени, ни желания.

Однако Усольцеву нужно было зажечь толпу, и он бегал туда-сюда с мегафоном, а умело расставленные активисты не давали сбавить градус противостояния.

– У-би-рай-тесь! – кричала Неля, поднимаясь на цыпочки, чтобы лучше видеть происходящее, – Э-то наш двор!..

– Это наш двор, – несмело повторяли за ней тётки.

Надя Лосева стояла на полшага позади Нели, и взгляд её был обращён туда, где пока разгружались грузовики, а через несколько дней в ещё не прогревшуюся весеннюю почву начнёт вгрызаться экскаватор.

Самого экскаватора, правда, ещё не было, но это не имело значения. Уже были ограждения, были строители, и Надя уже подсознательно их ненавидела, особенно того спокойного мужика, который пытался утихомирить собравшихся.

– Не поз-во-лим! Не по-зво-лим! – а это уже Усольцев, не выпуская из левой руки громкоговоритель, правой начинал раскачивать только что установленную железную