С точки зрения западных людей странная и нелепая стратегия Отто — если это вообще была его стратегия — оказалась и успешной, и неудачной одновременно. «Лучшие моменты» его признания — в особенности отрывки экзальтированного финала — быстро разлетелись по новостям и социальным сетям по всему миру, прежде всего у него на родине, в США. Многие отнеслись к раболепному признанию Отто так же гневно, как и к Северной Корее, которая его к этому вынудила. Даже после того, как две недели спустя, после формального судебного заседания, продлившегося не больше часа, Отто получил в наказание 15 лет исправительных работ за «враждебные действия, подрывающие государственную власть», критика не утихла. Невзирая на сочувствие, которое вызывала судьба юноши, все в один голос осуждали бессмысленную и глупую выходку, послужившую всему причиной: «Мы, конечно, совершали и кое-что похуже, чем украсть пропагандистский плакат, но не в Северной Корее же!»

Даже люди, хорошо знакомые с текущим состоянием северокорейского общества, а также новейшей историей страны, выражали сочувствие к Отто и серьезное беспокойство за его судьбу не без оговорок. Ведь далеко не в первый раз американский турист в Северной Корее был арестован за реальное или вымышленное преступление против государства. Только за последние 10 лет одиннадцать американцев — половина из них южнокорейского происхождения, — провели в северокорейских тюрьмах от полутора месяцев до двух с лишним лет. Поводы в большинстве своем были похожи и, как правило, относились к одной из двух категорий (а иногда к обеим сразу): несогласованный въезд в страну через пограничную реку Ам-ноккан (Ялуцзян) со стороны Китая либо распространение религиозной пропаганды в виде одного или нескольких экземпляров Библии, «забытых» в общественных местах, где появляются обычные граждане. В тех судебных процессах тоже было нечто ритуальное. Они состояли из короткого судебного заседания, как правило, предваряемого «пресс-конференцией» и признанием, аналогичным признанию Отто, в котором обвиняемый соглашался со всеми обвинениями и просил о помиловании или снисхождении.

После чего следовал строгий и, без сомнения, внушающий ужас приговор к 10–15 годам в трудовом лагере. Но, как уже было сказано выше, американский гражданин ни разу не провел в корейской тюрьме более двух лет, а как правило — гораздо меньше. Самые громкие случаи заканчивались тем, что высокопоставленные представители США (в том числе экс-президент Билл Клинтон) приезжали в Пхеньян и договаривались об освобождении — иногда непосредственно с Ким Чен Иром. Известно также, что во всех случаях северокорей-цы обходились с «коренными» американцами гораздо лучше, чем с американцами южнокорейского происхождения, так как последние считались предателями своего народа.

Никто из «западных» американцев, вернувшихся домой после пребывания в северокорейской пенитенциарной системе, не упоминал о пытках и физических наказаниях. Напротив, они рассказывали, что с ними обращались дружелюбно, уважительно и их отсидка скорее напоминала домашний арест в гостинице, чем каторгу. Власти в Пхеньяне прекрасно осознавали, что рано или поздно эти люди вернутся домой, и им было невыгодно, чтобы они привезли с собой жуткие истории о пережитом в стране опыте. С другой стороны, в чем была выгода приговаривать юного студента к сроку, который в некоторых странах сопоставим с пожизненным, за сфабрикованное преступление? Можно что угодно говорить о северокорейской системе правосудия, но в чем польза для режима арестовывать иностранных граждан без всякого повода? В случае Отто совершенно очевидно, что само обвинение, как и его признание, — ложь, шитая белыми нитками.

Но зачем? Cui bono?

За месяц или два до суда, вскоре после того как Отто был арестован, один специалист по Северной Корее — назовем его Икс — случайно узнал в Пхеньяне одну тайну. Этот Икс, которого я довольно хорошо знаю и имею все основания ему доверять, обладает большими связями среди местных госслужащих и за годы работы завел там многих друзей. В тот день в конце января или начале февраля 2016 года он остался сидеть с одним из своих ближайших северокорейских друзей после того, как разошлись остальные участники встречи, в одной из тех псевдоитальянских кофеен, которые появились по всему Пхеньяну в последние пару лет. Мистер Пак (разумеется, это не настоящее его имя) был заметно взволнован. Он поведал — надо думать, очень тихо и беспрестанно оглядываясь по сторонам, — что Отто Уормбир запятнал себя двойным преступлением такого масштаба, что если бы нечто подобное выкинул местный житель, что, разумеется, совершенно немыслимо, то дело в лучшем случае закончилось бы весьма длительным заключением «очень, очень далеко от Пхеньяна».

От своего источника Мистер Пак узнал, что поздно ночью или рано утром первого января Отто слонялся по длинным коридорам и многочисленным вестибюлям гостиницы «Янгакто», где через регулярные промежутки развешены вечно улыбающиеся портреты двух первых Кимов в рамах под стеклом. В очень осторожных формулировках и полунамеках Мистер Пак дал понять, что в подпитии Отто нарисовал, написал или нацарапал что-то (а может, использовал смешанную технику) на лице то ли Ким Ир Сена, то ли Ким Чен Ира. Гитлеровские усы? [161] Смайлик? Символ мира? Как и о многом другом в этом деле, об этом остается лишь строить мрачные догадки, да и роли это не играет.

К изображениям Вождей можно прикасаться с величайшей осторожностью и только для того, чтобы аккуратно смести с них пыль или бережно поправить раму, если ветер или вибрация здания заставили ее покоситься. Пересечь эту черту так же невозможно, как и перейти демилитаризованную зону на границе с Южной Кореей. И охраняется она так же хорошо. Несколько поколений пропаганды и целенаправленных манипуляций привели к тому, что образ Вождя тесно связан, если не сказать равнозначен самом государству и его устоям, поэтому любое посягательство на него считается преступлением против всей политической системы. Нацарапать что-то на лице Вождя, насмехаясь над ним?! Одна только мысль об этом, сама возможность такого поступка уже содержит в себе угрозу существованию режима, основанного на абсолютном и слепом подчинении [162].

Как бы то ни было, оба сошлись на том, что проступок Отто был настолько ужасен, что чем меньше об этом узнают посторонние, тем лучше для всех. Включая их самих. В любом случае служащие гостиницы уже дали показания службе безопасности, и ни они сами, ни репутация отеля не выиграют от того, что подробности этого дела выплывут наружу. Над всеми, кто оказался поблизости от места преступления, нависла тень коллективной вины за злодеяние Отто. Девиз был прежний: случившееся в Пхеньяне должно остаться в Пхеньяне. Впрочем, несколько месяцев спустя Икс рассказал мне, что после выдвижения официального обвинения Мистер Пак, равно как и все, кто знали об истинных обстоятельствах преступления, резко сменил линию поведения. Теперь Мистер Пак на каждом углу высказывал свое огромное, безудержное возмущение по поводу дерзкой кражи «лозунга», поддерживавшего трудовую мораль северокорейского народа. Без сомнения, все причастные испытали облегчение, получив наконец возможность примкнуть к официальной версии и поскорее забыть об этом деле.