— То есть в ваших глазах он герой?

— Да.

Группа договорилась собраться в Пекине, выспаться после долгого перелета и отправиться в Пхеньян на следующее утро. В вестибюле гостиницы Алехандро встретил Бьёрнара с распростертыми объятиями. Он был одет в оливково-зеленый костюм, похожий на знаменитые на весь мир костюмы любимого руководителя Ким Чен Ира — смесь униформы и рабочей робы, издали напоминающая комбинезон в стиле позднего Элвиса, только цвета хаки. Если вообразить любимого руководителя, генетически модифицированного в человека средиземноморской внешности на тридцать лет моложе и на несколько (десятков) килограмм упитаннее, получится как раз Алехандро. «Одна из первых фраз, которую он сказал при встрече, — что я знаю его лучше, чем его собственный отец. Я подумал, что наконец-то получу ответы на все вопросы о Северной Корее, на которые нельзя было ответить в нашей электронной переписке». Помимо подготовки к въезду в страну и знакомства группы, было множество гораздо более важных тем, которые нужно было разобрать на первой встрече руководства КАД. Алехандро явно относил Бьёрнара к самому ближнему кругу, что добавило ему уверенности перед знакомством с другими членами ассоциации и участниками марша. Не то чтобы у него были причины для страха. «Внутренняя партия» КАД состояла из молодых, мало социализированных парней с повышенной тягой к порядку и алгоритмам и стойкой неприязнью к все более безграничному миру, где правит дарвинизм. Для гиков наступил час возмездия.

Еще одна черта, которая объединяла Бьёрнара и КАД, — они никогда раньше не были в Северной Корее и никого там не знали. Свои контакты в стране были только у Алехандро. «Странно думать об этом сегодня, ведь Северная Корея сама проверяет надежность людей, въезжающих в страну. Но Алехандро считал, что наша группа должна взять на себя часть ответственности, потому что корейцы не всегда знают все то, что знаем мы, имя свободный доступ в интернет и навыки поиска и проверки всего, что люди писали раньше. Нам было легко составить представление о ком-то. Я помню, как мы с Алехандро и еще пара человек из КАД поехали в посольство КНДР в Пекине с паспортами всей группы, чтобы нам вклеили визы. И это мы, а не корейцы, проверяли эти паспорта, и я чувствовал нашу ответственность за проверку того, что сами корейцы проверить не могли. Мы были лучше информированы, и у нас была интуиция, которой не было у корейцев».

Все начиналось просто замечательно. В сопровождении Алехандро, облаченного в униформу северо-корейского пограничника собственного пошива и едва не взрывающегося от важности, делегация прибыла в Пхеньян на следующее утро и была представлена высшему руководству комитета. Встречу увековечили на снимке для ближайшего выпуска партийной газеты, после чего прибывших окружили любопытствующие местные журналисты. Один из них устремился прямо к Бьёрнару, на целую голову возвышавшемуся над остальными членами группы. Не успел он и глазом моргнуть, как перед ним оказался репортер государственного телеканала, тыкающий ему в лицо микрофоном и строго спрашивающий: «Зачем вы прибыли в Корейскую Народно-Демократическую Республику?» Вокруг сразу стало тихо. Бьёрнар внезапно оказался в центре внимания. Земля медленно вращалась вокруг своей оси. Он сглотнул, открыл рот и выдал:

★

В этот сказочный миг Бьёрнар наконец-то оказался дома. Наполовину пораженный, наполовину вдохновленный собственным бесстрашием, он продолжил говорить твердым, чистым голосом: «Мы прибыли сюда, чтобы привлечь внимание к одной из величайших трагедий нашего времени: один народ разделен на две половины. С помощью марша воссоединения мы хотим подчеркнуть несправедливость сложившейся ситуации». Это был Долгий марш. Это было возвращение Мао и Моисея. Бьёрнар вспоминает: «В тот момент я был революционным героем, призванным избавить народ от чувства одиночества и изоляции. Мы хотели показать им, что у них в мире есть друзья, которым не все равно, которые проделали долгий путь, чтобы оказаться здесь. Не для того, чтобы прокатиться на автобусе, но чтобы пройти. Вместе с ними. И тогда могла бы появиться возможность для изменений, для победы над бедностью и убожеством. Мы принесли солнечный свет, и радугу, и воссоединение, и… бла-бла-бла».

Многие из последовавших событий подробно освещены в документальном фильме той самой голландской съемочной группы — Рафаэля Уилкинга и Ханса ван Дийка — «Друзья Кима» [152]. Его сюжет похож на сжатую трагикомическую версию романа воспитания, в ходе которого пылкий идеалист, планирующий спасти мир, превращается в разочарованного циника. У большинства людей на это уходят десятилетия, а то и вся жизнь. Участники «марша мира и воссоединения» под эгидой КАД прошли этот путь менее чем за две недели — буквально со скоростью Чхоллима. Поначалу в группе царило радостное возбуждение, практически экстаз. Они чувствовали, что своими руками творят историю, их с ликованием встречали толпы празднично одетых корейцев — но чем дольше они находились в стране, тем больше трещин появлялось на парадном фасаде. Очень быстро выяснилось, что Алехандро — гораздо более суровый и гораздо менее деликатный руководитель, чем его заявленный прототип Ким Чен Ир. Участники поездки, отданные на произвол принимающей стороны и собственной тревоги, чувствовали себя все более неуютно и легко поддавались ему. Алехандро, облаченный в один из вариантов северокорейской униформы и вооруженный мегафоном, принуждал их к все более изощренным формам подчинения. В двух шага позади него, словно грозовое облако вдалеке, всегда возвышался Бьёрнар, с пронизывающим взглядом и поведением репликанта из старой версии «Бегущего по лезвию». Он наконец-то оказался в своей тарелке и выглядел очень убедительно в роли капо. Сложно было поверить, что ему эта роль в новинку: «Лучший способ сыграть роль — поверить в нее самому. Я сам верил в это, так что мне не казалось, что я играю какую-то роль. Я и БЫЛ ролью. Я принял, практически выбрал, эту истину — ведь существует много истин, не так ли? Просто вытащите свой жребий из шляпы: в какую правду мне верить сегодня?»

Недовольство группы росло по мере того, как участники понимали, что ни Алехандро, ни Бьёрнар не имеют никакого влияния на программу визита. Как и остальные, они — просто винтики в отточенном механизме сценической постановки, в представлении о преклонении всего мира перед Северной Кореей. Очевидное отсутствие какой бы то ни было реальной власти руководство КАД вымещало на остальных участниках группы. Когда Бьёрнар решил донести на и без того подозрительного Эндрю Морса за безобидную неточность формулировки, паранойя Алехандро разыгралась не на шутку. Пока участники группы ездили на осмотр достопримечательностей за город, президент КАД ворвался в номер американца, уничтожил жесткий диск в его компьютере и конфисковал все видеозаписи. А после доложил о нем в службу безопасности. Морса увезли в ближайшее отделение полиции, чтобы он написал ритуальное признание с мольбой о прощении. Остальные участники группы тем временем переживали настоящий кризис веры. Членов «внутренней партии» КАД, осмелившихся протестовать против методов Алехандро, немедленно исключили. Долго ли, коротко ли, перепуганная группа кое-как вернулась в китайский Пекин в соответствии с планом поездки. Оказавшись в Китае, который отнюдь не славится политическими свободами, многие с изумлением описывали возникшее у них чувство выхода из тюрьмы. (В этом, между прочим, что-то есть. Мне доводилось встречать завзятых гурманов, которые дома и близко не подходили к заведениям фастфуда — они, оказавшись в пекинском аэропорту на обратном пути, сломя голову неслись в «Бургер Кинг» и с наслаждением уплетали какой-нибудь Тройной Воппер: «Целых три вкуснейших, приготовленных на огне бифштекса из 100 % говядины с сочными помидорами, свежим нарезанным листовым салатом, густым майонезом, хрустящими маринованными огурчиками и свежим луком на нежной булочке с кунжутом». И это после всего лишь одной недели без свободы выбора!)