– Полагаешь, я сам об этом не задумывался? Тридцать лет назад, когда я был юнцом, я сразу догадался и даже построил на этом бизнес. Заработал кучу денег. Тонино, когда кто-нибудь умирает, выбрасывают не только мертвеца, но и его матрас. Это психоз: они думают, что смерть застревает в шерсти матраса. Как паразит. Знаешь, сколько народу умирает одновременно? Целая толпа. Прогуляйся по городу. Посмотри, сколько голубых и розовых бантиков вешают у дверей в знак того, что в доме родился ребенок. На каждое рождение приходится смерть: теперь ты понимаешь, о каких цифрах идет речь. Я сговорился с одним масоном, который занимался матрасами в Чочарии, он поставлял мне товар, в похоронных конторах у меня были свои люди, всякий раз, когда кто-нибудь умирал, родственники получали предложение приобрести новый матрас. Я их тоннами продавал.

Мне становится любопытно.

– Прости, Альбе, ты говорил о масоне, это не…

Он перебивает меня, потому что не хочет или не может об этом говорить, и закрывает тему, помахивая выбранной наугад парой пальцев:

– Да, да, этот тот, о ком ты думаешь, Тони.

Я униженно прошу:

– Альбе, можно мне тогда еще кое-что спросить в этой связи?

– В этой связи, Тони, не надо больше ни о чем спрашивать.

Я смеюсь. Но не отступаю:

– Ладно, я не люблю сплетен, но, Альбе, мы в десяти тысячах километров от Италии, никто нас не слышит, а ты, насколько я понимаю, причастен к кое-каким важным делам в истории нашей чудесной страны. Разве не так? Может, с высоты неисчерпаемой мудрости ты кое в чем меня просветишь?

– Нечего подлизываться, чтобы получить информацию, тебе это не идет, умник ты наш.

– Тебе прекрасно известно, что твой покорный слуга никогда не позволит себе подобного. Я правда считаю тебя мудрецом.

– Ладно, доставлю тебе удовольствие. Мне все известно. Факты, кто к ним причастен, как на самом деле произошли убийства, так называемые самоубийства, кто бросал бомбы налево и направо, – мне все известно, но ты сказал, что не любишь сплетни, так что я тебе ни о чем и ни о ком не расскажу.

– Альбе, я передумал, я обожаю сплетни. Рассказывай!

– Тони, все очень просто. Мир делится на две части – представь, что ты разрезаешь персик. Половина наций опускает голову и начинает производить: металл, ткани, пиццу с цикорием – все, что душе угодно. На практике мы говорим о половине мира, которая получает половинку персика, выковыривает косточку, сажает ее и разводит плантацию в тысячу гектаров. А что делает вторая половина? Берет половинку персика и съедает. Вторая половина ни черта не делает с утра до вечера. Италия среди таких на почетном месте. Она не хочет работать. Чем заняты люди? Висят на телефоне, судачат часами в гостиных, уходят в служебные помещения потрепаться, поглощают коктейли и тарталетки, купаются в море у скал. И что они все это время делают? Болтают. Они обречены беспрерывно болтать. Больше они ничего не умеют. Болтают о том о сем, потом становится скучно. Потом болтают о бабах, но быстро исчерпывают и эту тему, тогда они лезут купаться – так, чтобы можно было поболтать, потом меняются женами, но им опять становится скучно, потом планируют вместе открыть бизнес, начать работать, но сразу отказываются от этой идеи, потому что трудиться – утомительно, потом они отправляются в ресторан и говорят о еде, но эта тема тоже исчерпывается, тогда они перемывают косточки друзьям и знакомым, знаменитым и не очень знаменитым людям, сплетничают, но и этого недостаточно, ведь у того, кто ни фига не делает, куча свободного времени, и тогда знаешь, что они придумывают? Начинают устраивать заговоры. То на одного нападут, то на другого, за этим занятием проходит весь день, можно спокойно ложиться спать. Теперь ты понял? Понял, откуда в Италии столько тайн? Потому что нам нечем заняться. Нам хочется прожить жизнь, как в отпуске: наверное, потому что у нас моря в избытке, но дело обстоит именно так.

Я молча гляжу на него некоторое время. Он смотрит на меня с бесстыдным выражением человека, которому на самом деле на всех наплевать. Мне смешно, он знает, что я сейчас рассмеюсь.

Поэтому прибавляет:

– Ну что, не убедил?

– Ни капли, – честно отвечаю я.

– Знаю. Что поделать? Я бедный крестьянин из Ангри, я в этом мире никто, чего ты от меня хочешь?

– Ты меня и сейчас не убедил.

Неожиданно, потому что неожиданность – его фирменный стиль, он выдает то, от чего у меня начинают подрагивать руки. Подавшись вперед в кожаном кресле, он скрещивает оставшиеся пальцы и заявляет с нарочитой серьезностью:

– Тони, но ведь ты понимаешь, что, если я буду убедителен, я умру.

Изумленное молчание.

Я тоже подаюсь вперед в кресле. Закуриваю «Ротманс». Выпускаю дым, раздумываю, а потом спрашиваю:

– Скажи правду, Альбе, мы знакомы с тобой восемнадцать лет, восемнадцать лет ты мне рассказывал все, но ни разу не рассказал, почему ты на самом деле приехал в Бразилию. Давай я сам попробую тебе сказать. Ты приехал сюда, потому что тебе пришлось бежать. Останься ты в Италии, тебя бы убили. Потому что ты в курсе очень серьезных, опасных дел.

Впервые с нашего знакомства с его лица исчезает вечная улыбка. Он тронут. Подобное состояние – нечто новое и для него, и для меня.

Он достает черный похоронный платок, вытирает мокрые глаза и голосом, дрожащим от слез, вызванных воспоминаниями о прошлом, тихо говорит:

– Мне в Италии было очень хорошо. И дома было хорошо. Человек должен жить дома, Тонино.

Ну вот наконец я и нащупал его больное место. Наверное, теперь мне и правда можно уехать из Бразилии и начать третью жизнь. Пока я не получил подтверждения того, во что всегда верил – того, что у каждого есть больное место, – я не уезжал. С Альберто на этом фронте побед до сегодняшнего дня не было. Теперь все иначе. Я словно выполнил свою скромную миссию.

Теперь он плачет, не стесняясь. Я подхожу и кладу ему руку на плечо. Он мне благодарен. Кладет свою руку сверху. Мы настоящие друзья. У него звонит телефон. Он отвечает. Слушает девять секунд и начинает хохотать – хохочет целых четыре минуты, прежде чем заткнуть собеседника:

– Голубчик мой голубенький, как дела? Как ты меня рассмешил. Прости, мне надо попрощаться с приятелем.

Он засовывает трубку между ног и говорит будничным тоном:

– Тони, рад был повидаться. Заходи завтра, прошу тебя.

– Хорошо, – говорю я, думая о том, что «прошу тебя» прозвучало весьма необычно. Так уж он устроен, Альберто Ратто. Не боится выпачкаться во всякой грязи, как мы не боимся купаться в речке.

Альберто Ратто не сломить.

Я повторяю в уме это звучное, выразительное имя, и тут у меня возникает страшное подозрение. Я замираю на пороге, пока он смеется, разговаривая по телефону. Мой мозг пронзает невероятная догадка. Я резко поворачиваюсь, бросаю на него проницательный взгляд: