– Альбе, мне нужно тебе кое-то сказать.

Альберто просит человека на другом конце провода подождать секундочку и обращается ко мне:

– Все что угодно, дражайший Тонино.

– Тебя зовут не Альберто Ратто. Это псевдоним. Чтобы надежнее спрятаться.

Я его поймал: он разевает рот, пораженный моей прозорливостью, редким качеством для ресторанного певца.

Он понимает, что нужно что-то сказать. Нельзя это так оставить.

Он прикрывает рукой трубку, чтобы нас не услышали, и, тяжело вздохнув, отвечает:

– В конце концов догадался? Ну да, слишком красивое имя. Чувствуется, что его придумал человек со вкусом. Искушенный. Нет, Тони, меня зовут не Альберто Ратто.

У меня само собой вырывается:

– Так как же тебя зовут, Альбе?

Он подносит трубку к уху, убирает ладонь и говорит:

– Джиджино, сокровище мое, я перезвоню.

Он вешает трубку. Буравит меня глазами, раздумывает. Он еще не решил, выложить мне всю правду или нет.

Столько лет прошло, а он так и не понял, можно ли мне доверять.

Он не доверяет.

И обращается ко мне как отец. Что редко бывало и отчего мне всегда становится хорошо.

– Тони, если я скажу тебе, как меня зовут, тебя хватит инфаркт. Ты сам это понимаешь? Потому что, когда ты жил в Италии, ты часто слышал или читал мое имя в газетах. Я тоже, знаешь ли, был знаменит. Но я в отличие от тебя не овладел никаким искусством. Для тебя мое настоящее имя – имя того, кто умер. Все так считают, но я-то знаю, что ты со дня нашей первой встречи понял: Альберто Ратто никогда не умрет. Правильно? Точно, ты это понял. И ты был прав. Потому что я жив. В Бразилии, а не в Италии, но жив. И вообще открывать правду поздно. Ее либо говорят сразу, либо она портится, как моцарелла. Для тебя я всегда был и всегда останусь Альберто Ратто, тебе этого недостаточно?

– Нет, недостаточно. Потому что ты обманывал меня восемнадцать лет, а еще, Альберто, ты обманул нашу дружбу.

Как все дети, я поднимаю бунт.

Первый раз мы сталкиваемся с открытым забралом, на равных, честно.

Он выглядит опечаленным.

– Тони, я тебя не обманывал, изображая Альберто Ратто, я разыграл великолепное представление. Ты не можешь этого отрицать.

– Я не отрицаю, что представление было великолепным. Но это было представление, а не правда, которая должна царить между настоящими друзьями, как мы с тобой, Альберто, или как там тебя зовут.

Где вы сейчас? Сидите на стуле? На лавочке в метро? Валяетесь в постели? Или на пляжном лежаке? Где бы вы ни были, крепче держитесь за то, на чем сидите или лежите. Умоляю. А то ударитесь и набьете шишку. Слушайте.

Альберто резво подскакивает, как заяц. Он страшно зол, но не волнуйтесь, он меня не побьет. Он сделает нечто похуже. Он оживит худший призрак из моего прошлого. Напомнит о том, что такое вина и боль. Сделает так, что у меня задрожат коленки. По спине пробежит холодок – здесь, в жаркой Бразилии, это новое ощущение, посреди вечного лета я уже и забыл, как это бывает.

И вот что говорит мне Альберто после того, как не спеша закуривает:

– Правда, Тони? Ты говоришь мне о правде? А разве ты рассказал мне всю правду о себе?

Мне дурно. Клянусь Господом Богом. У меня нехорошие предчувствия. Еле-еле бормочу:

– Я? Я-то… да.

– Не говори глупостей, Тонино.

– О чем ты?

– Я о Беатриче – о женщине, с которой у тебя много лет назад был роман.

Мне не хватает воздуха. Вот-вот грохнусь в обморок. Рот онемел, как будто я принял сто граммов кокаина.

– Ну и что? Я рассказал тебе про Беатриче. Я ее любил. Большой любовью. Потом мы расстались. И что?

Он немного повышает голос. Альберто похож на грозного бога, хотя на самом деле он мне не угрожает. А только доказывает, что он настоящий друг.

– Вы расстались, Тони? Ты в этом уверен?

– Ну да, расстались, а что? – говорю я, а голова идет кругом, Бразилия и целый мир куда-то проваливаются.

– Потому что вы не расстались. Вот почему. Она хотела уехать. А ты был против. И тогда ты ее убил. Намеренно. Осознанно. Обдуманно. Это был ты. Просто тебе страшно повезло, что полиция не догадалась, что это было убийство, и не пришла за тобой. Но убил ее ты. Столкнул ее с лестницы. Ты. Ты это знаешь. А мне никогда не рассказывал. Вот тебе еще одна правда, Тони. Один-один.

Я ору как одержимый, не сдерживаясь, не стыдясь, потому что разум покидает меня, как жених, которому надоела невеста:

– А тебе откуда известно?

Он орет еще громче. Потому что он во всем круче меня.

– Я знаю, потому что я не Альберто Ратто. Знаю, потому что до тысяча девятьсот восемьдесят пятого в Италии, от Моэны до Вибо-Валентии, яблоко не могло упасть, чтобы мне об этом не доложили. Я, Тони, храню секреты. Много секретов. Среди которых случайно попался и твой.

– Но ведь никто об этом не знал, черт возьми. Кроме меня.

– И меня. И свидетеля. Который не заговорил. И который, можешь не волноваться, не заговорит. Не беспокойся. Тебе нечего бояться. Тебя не посадят в тюрьму за убийство. Наслаждайся старостью, Тони. Только не надо приходить ко мне и требовать правды: как видишь, у каждого есть то, о чем нельзя рассказать.

Это нокаут.

Одолеть Альберто нельзя, потому что он человек-загадка.

Я не поражен. Я потрясен. Он словно разбил мне череп, теперь я лежу в грязи, среди полчища тараканов. Но одновременно он подарил мне новую жизнь, избавив от груза, который я больше не мог тащить. Опоры развязок автострад не выдерживали.

Я даже не подозревал, что где-то надо мной живет и движется целый мир. Какой же я наивный дурак. Целый мир загадок и тайного знания. Умеющий правильно действовать и спасший мне жизнь. Тридцать лет я хранил секрет, о котором никому не мог рассказать. Да, я убийца, и я это знаю.

Да, это правда, главная женщина в моей жизни уже ушла в мир иной.

Тридцать лет каждое утро я просыпаюсь с одной и той же гнетущей мыслью: «Сегодня меня схватят, и я проведу остаток дней в тюрьме». Но ничего не происходит. Еще один день прожит. И так день за днем. Победа за победой.

А ведь он мог сказать мне еще восемнадцать лет назад, что мне не о чем беспокоиться.

Где ты, Беатриче? Что же я натворил, Беатриче? Почему нельзя вернуться назад? Почему за глупость, совершенную в минуту безумия, приходится расплачиваться всю жизнь? Есть то, что хуже тюрьмы, – жить, помня каждый день, что у тебя есть все шансы туда попасть. Словно призрак по нескольку раз за день сжимает тебе горло. Почему угрызения совести и сожаления превращаются в мучительное наваждение, от которого не избавиться? Почему? Ты могла прожить прекрасную жизнь. А я не позволил. Я заслуживаю смерти. Но я слишком большой трус, чтобы на самом деле умереть. Я слишком плохой человек. А главное – слишком глупый. Скажем правду, Беатриче, я и тогда, и сейчас блефовал. Дергался, как субретка в третьем ряду, чтобы казаться тем, кем я не был на самом деле. Строил из себя невесть что. Но, если честно, кто я такой? Шут и болтун, фанфарон, напыщенное ничтожество, несмотря на отсутствие таланта, я разевал рот и выдавал одни и те же четыре ноты во всех возможных комбинациях, потому что больше ничего не умел. Вот кем я был, кто я есть и кем буду всегда, Беатриче. Я всех обманывал, я обманул и тебя. Остальные избавлялись от меня, потряхивая ногой, – так отгоняли вошедших в моду мелких собачонок, которые впивались в голень и доводили до бешенства. Правда в том, что и ты пыталась избавиться от меня, а я, несчастный, обманывавший себя человек, которому нет прощения, тебе этого не позволил. Я верил в себя только потому, что верил в тебя, я правда считал, что ты помогла мне переселиться на другую планету, где живут достойные люди, а я отплатил тебе, столкнув вниз с лестницы. Лишь в мгновение смерти ты не была на вершине своей красоты. Смерть красоты не обернулась красотой смерти. Потому что ты была рождена, чтобы жить. Чтобы в тебя влюблялись все вокруг.