угла в угол, предлагать свою программу переоборудования мира, но и жить. “Что такое реализм?” – спросили мы – и тут не могли согласиться друг с другом. Тогда мы выдвинули общую гипотезу: это – система творчества, где художник правдив наедине с собой. // Наши стихи между собой не имели ничего общего, потому что, подойдя к правде с семи концов, мы увидели ее с семи сторон. Наши как бы моральные нормы были нормами и эстетическими» (Тарковский А. А. От автора <Предисловие к сборнику «Стихотворения разных лет»> // Тарковский А. А. Стихотворения. Поэмы / Сост. М. А. Тарковская, В. С. Амирханян. М., 2003. С. 3–4). В более позднем очерке «Мой Шенгели» (1958), не называя О. М., Т. сформулировал осн. коллизию времени более внятно и без оговорок: «В те времена существовало два рода поэтов: одни были революционные (Демьян Бедный, Кириллов, Гастев, Александровский, Герасимов). Другие поэты влетели в РСФСР из бывшей империи и были просто поэты (Кузмин, Сологуб, Андрей Белый, Василий Каменский)» (Тарковский А. А. Стихотворения разных лет. Статьи. Заметки. Интервью / Отв. ред. Д. П. Бак. М., 2017. С. 384. Сер. «Тарковские. Из наследия»).

Подобные самоопределения Т., начиная с 1960-х гг., вызвали к жизни ист. – лит. построения, согласно к-рым Т. был причислен к сторонникам «неоклассицизма» (см. полемику: Нерлер П. Высокая нота [рец. на сборники Т. «Волшебные горы» (1978) и «Зимний день» (1980)] // Юность. 1980. № 9. С. 94–95; Кожинов В. Поэтическая традиция и молодые критики: (Полемические заметки) // День поэзии. 1981. С. 154–157) и т. о. косвенно сближен с О. М. нач. 1920-х гг., к-рый (наряду с А. А. Ахматовой, В. Ф. Ходасевичем, С. Я. Парнок и др.) напечатал подборку стихов в эклектичном по составу сб. «Лирический круг» (Лирический круг: Страницы поэзии и критики. М., 1922. № 1), собранном автором манифеста «Дух классики» А. М. Эфросом (см.: Нерлер П. М. Мандельштам и Эфрос: о превратностях нетворческих пересечений // Наше наследие. 2016. № 114).

Нек-рые основания для отнесения Т. к широко понятому «неоклассицизму» существуют – близость к Шенгели, известному своими выпадами против ломающей традицию поэзии В. В. Маяковского, а также к Верховскому (ср.: Мурашов А. Н. Проблема неоклассицизма в русской поэзии 10–20-х годов XX века: Автореф. дис. … канд. филол. наук. М., 2003; Звонова С. А. Творчество Ю. Н. Верховского в историко-культурном контексте первой трети XX века: Дис…. канд. филол. наук. Пермь, 2006). Во многом подобным ему является и др. обозначение поэтич. кредо Т. и др. участников «Квадриги» – «неореализм»: согласно восп. Липкина, в 1929 «под водительством Штейнберга мы вчетвером устроили вечер в Доме печати. Докладчик А. Миних [поэт, псевд. А. В. Маслова (1903–1941?); одессит по происхождению, как и Штейнберг с Липкиным. – Д. Б.] назвал нас неореалистами. Мы имели успех. Это неудивительно – половину зала составляли знакомые Штейнберга» (Липкин С. И. Вторая дорога // Липкин С. И. Квадрига: Повесть. Мемуары. М., 1997. С. 433). В целом же надо признать, что отнесение Т. к «неоклассикам» или «неореалистам» имеет скорее метафорический, а не строго науч. характер.

В 1960-е гг. Т. во многом пересмотрел свое отношение к «неоклассическим» особенностям поэтики О. М., занял позицию еще более консервативную, по сравнению с принципами неоклассицизма. В «Заметках к пятидесятилетию “Чёток” Анны Ахматовой» (1964) Т. подчеркивал: «Ахматовой не коснулся тот великий соблазн разрушения формы, который был обусловлен деятельностью Пикассо, Эйнштейна, Чаплина и других основоположников нового, пересмотренного европейского мироощущения. Есть еще одна черта новой поэзии, не вовлеченная Ахматовой в сферу своего искусства: способ разрушения поэтической формы “изнутри”, когда “классичность” средств выражения пребывает в состоянии неустойчивого равновесия относительно “сдвинутого”, разделенного на отдельные плоскости самосознания художника. Так, Мандельштам, оставив у себя на вооружении классические стихотворные размеры, строфику, влагает в них новую “подформу”, порожденную словесно-ассоциативным мышлением, вероятно предположив, что каждое слово, даже в обособленном виде метафора (особенно в нашем языке) и работает само за себя и на себя. Говоря это, я отнюдь не хочу унизить исключительно важное значение поэзии одного из величайших поэтов мира и эпохи, столь трагически погибшего в расцвете творческих сил» (Тарковский А. А. Стихотворения разных лет, статьи, эссе, заметки, интервью. М., 2017. С. 402–403). Следует отметить, что данное суждение основано гл. обр. на поэтике и теоретич. высказываниях «раннего» О. М. и не учитывает дальнейшую эволюцию его поэтики, зафиксированную в стихах последних лет жизни, к-рые в 1960-е гг. постепенно становились доступными для читателей самиздата.

Помимо общего влияния поэтики О. М. на лирику молодого Т. на рубеже 1920–30-х гг., имело место и личное общение Т. с О. М. Л. В. Горнунг вспоминал: «21 мая 1931 г. я встретил Арсения Тарковского. Мы разговорились о Мандельштаме, и он рассказал, что на днях он с Аркадием Штейнбергом и Николаем Берендгофом [поэт Н. С. Берендгоф (1900–1990). – Д. Б.] были у Рюрика Ивнева. Там оказался и Осип Мандельштам. По просьбе хозяина они читали свои стихи, после чего Осип Эмильевич так их всех разругал, что они долго не могли опомниться» (Горнунг Л. В. Немного воспоминаний об Осипе Мандельштаме: По дневниковым записям // ЖиТМ. С. 31). Та же версия единств. встречи Т. с О. М. с вариациями (напр., четвертым участником вместо Берендгофа оказывается А. Б. Мариенгоф) повторяется в др. источниках, напр. в передаче И. Л. Лиснянской: «Мандельштама я видел всего однажды, в полуподвальной квартире у Рюрика Ивнева. Мы пришли вместе с Кадиком Штейнбергом. ‹…› Я боготворил Осипа Эмильевича, но и, стыдясь, все-таки отважился прочесть свои стихи. Как же он меня раздраконил, вообразил, что я ему подражаю» (Лиснянская И. Л. Отдельный: Воспоминательная повесть // Знамя. 2005. № 1. С. 106). Вот слова Липкина: «Он (О. М. – Д. Б.) ко мне относился хорошо, приветливо ‹…›, происходило это, возможно, потому, что я ему не подражал, а это было редкостью среди того сравнительно небольшого круга стихотворцев, молодых и не очень молодых, с которыми он общался» (Липкин С. И. Угль, пылающий огнем // Липкин С. И. Квадрига: Повесть. Мемуары. М., 1997. С. 385). В др. публикации Липкин датирует встречу 1928: «Тарковский видел Мандельштама только один раз в жизни. Встреча произошла в 1928 году в квартире на Арбате довольно известного тогда поэта-имажиниста. Выслушав стихи Тарковского, Мандельштам ему сказал: “Давайте разделим землю на две части: в одной будете вы, в другой останусь я”» (Он же. Трагизм без крика: Сегодня Арсению Тарковскому исполнилось бы 90 лет // ЛГ. 1997. 25 июня. С. 12). По предположению Л. М. Видгофа, могли иметь место и др. встречи Т. и О. М., в частности в 1933–34 у