М. С. Петровых в Гранатном переулке (см.: Видгоф Л. М. «Но люблю мою курву-Москву». Осип Мандельштам: поэт и город: Книга-экскурсия. М., 2012. С. 468). Видгоф также полагает достоверным свидетельство Н. К. Бруни о визитах Т. в комнату Мандельштамов во флигеле Дома Герцена в 1933–34: «Потом мы бывали у него в большой компании молодежной, вот Левушка Гумилев приезжал, Арсений Тарковский, Тедди Гриц, Харджиев… Мы приходили к Мандельштаму, когда он жил в дворницкой Дома Герцена» (Бруни Н. К. [Устные воспоминания из Архива фонодокументов МГУ (фонд В. Д. Дувакина). Кассета № 84. Запись от 3.4.1969] // О. и Н. Мандельштамы. С. 72).

Новый период освоения наследия О. М. наступил у Т. в период оттепели, во многом это связано с двумя обстоятельствами – тесным общением с Ахматовой и расширением корпуса доступных для чтения текстов О. М. [ «Начало 60-х годов было временем посмертной славы Мандельштама. “Воронежские тетради” мы прочли году в 55-м переписанными от руки» (Найман А. Рассказы о Анне Ахматовой. М., 1989. С. 81)]. В это время мотив «встречи с поэтом» приобретает не только и не столько биографический, но и более широкий смысл: осознание многолетнего взаимодействия с О. М. (ученичества, сменяющегося творч. диалогом) становится для Т. особой лирич. темой. С наиб. полнотой эта тема зафиксирована в известном стих. Т. «Поэт» («Эту книжку мне когда-то…», 30.1.1963). Оно породило целый корпус ист. – лит. и комментаторских работ, посв. трем осн. вопросам: какой именно сборник стихов имеется в виду, насколько достоверен факт такой случайной встречи Т. с О. М. и, наконец, какое влияние на создание стихотворения оказал событийный фон нач. 1960-х гг., связанный и с взаимоотношениями Т. с Ахматовой в последние годы ее жизни.

Несмотря на то что в позднем интервью О. Хлебникову Т. прямо отвечает на первый вопрос: «Мандельштам действительно подарил мне когда-то свою книгу. Второе издание “Камня”. А стихи эти я написал спустя годы» (Тарковский А. «И повторится всё [Интервью О. Хлебникову] // Комсомольская правда. 1987. 16 янв.), бытуют и др. мнения. Так, М. В. Сеславинский полагает, что из трех изданий «Камня» с наиб. вероятностью было подарено «третье, то самое госиздатовское 1923 года с обложкой Александра Родченко, напечатанное довольно большим тиражом в 3000 экземпляров и, конечно же, имевшееся у Осипа Эмильевича в каком-то количестве. А может, речь и вовсе идет о “Стихотворениях” 1928 года, что более соответствует годам начала сотрудничества молодого Тарковского с Госиздатом» (Сеславинский М. В. Мой друг Осип Мандельштам: Избранная иллюстрированная библиография и автографы. М., 2016. С. 13–14). Достоверность встречи в большинстве свидетельств и исследований ставится под сомнение. По словам Липкина, «в стихотворении “Поэт” он (Т. – Д. Б.) рисует Мандельштама. Читателю неважно, что он не видел Мандельштама в коридорах Госиздата, не дарил Мандельштам ему свою книгу, но как точно, как правдиво нарисован несчастный поэт» (Липкин С. И. Трагизм без крика). По словам Видгофа, «стихотворение Арсения Тарковского – не пересказ биографического эпизода (и маловероятно, что он мог видеть, как поэт получал гонорар “в диком приступе жеманства”, – эта строка вообще с Мандельштамом не вяжется, он нередко бывал капризен, но не жеманен), это попытка нарисовать образ поэта, опираясь на сохранившийся в памяти образ поэта Мандельштама» (Видгоф Л. М. Указ. соч. С. 468–469). Вероятнее всего, корректно говорить лишь о метафорически переработанном и творчески освоенном ист. и творч. контексте, отраженном в стих. «Поэт». Прямая экспликация мандельштамовской темы в этом стихотворении стала знаком новой эпохи раздумий Т. о судьбе и о поэтике О. М. Здесь на первом плане не просто преклонение перед мастером, образцово приверженным поэтич. традиции, но попытка глубже понять его место в рус. и мировой поэзии с учетом всех выпавших на долю О. М. испытаний (см. специальную работу о стих. «Поэт»: Скворцов А. Э. «Поэт» Арсения Тарковского: от реального – к идеальному // ВЛ. 2011. № 5. С. 263–284).

Стих. «Поэт» впервые было опубл. в альманахе «День поэзии. 1965» (М., 1965) и вызвало остро негативную реакцию Н. Я. Мандельштам. Во «Второй книге» она подчеркивает в О. М. «спонтанность, резкие реакции на любую фальшь. ‹…› Иногда я сочувствовала его реакциям, но чаще мне хотелось привить ему немножко хитрости, маршаковской вкрадчивости, чуточку игры в домового медведя, озабоченного тем, чтобы обворожить собеседника» (Н. Я. Мандельштам. Т. 2. С. 326). К этой фразе автор дает примечание: «Поэтому меня так рассердило стихотворение “Поэт” Тарковского: В диком приступе жеманства принимал свой гонорар» (Там же. С. 673). Возможно, что именно этим спровоцирована негативная реакция Н. М. на выступление Т. на самом резонансном из первых публич. мандельштамовских вечеров, состоявшемся 13.5.1965 на механико-матем. ф-те МГУ [см.: Нерлер П. М. Мандельштамовский вечер на Мехмате (1965): реконструкция // Корни, побеги, плоды…: Мандельштамовские дни в Варшаве: В 2 т. М., 2015. С. 587–616]. Возможно, что той же обидой вызвано и нежелание Н. М. доверить Т. составление и написание статьи к сборнику произведений О. М. об Армении, к-рый в 1967 готовился к печати в Ереване (см. подробнее: Нерлер П. М. Мандельштам и Армения: Об одной несостоявшейся книге Осипа Эмильевича // Независимая газета. Ex Libris. 2014. 27 нояб.). Л. М. Мкртчян вспоминал: «Я хотел издать в Ереване отдельной книгой стихи и прозу Мандельштама об Армении. Тарковского попросил написать предисловие. Он с радостью согласился. Он сообщил Надежде Мандельштам о наших намерениях. Она, как можно предположить, ему не ответила, она почему-то не хотела, чтобы предисловие писал Тарковский. 16 октября 1967 года Надежда Мандельштам писала мне, что книгу Мандельштама об Армении могла бы составить И. М. Семенко, а “статья (вступительная), разумеется, принадлежит тем из армянских литературоведов, которые в этом заинтересованы”» (Мкртчян Л. М. «Так и надо жить поэту…» // «Я жил и пел когда-то…»: Воспоминания о поэте Арсении Тарковском / Сост. М. Тарковская. Томск, 1999. С. 168).

Автор и герой в поэтике Макса Фриша[416]

Доминирующая тема швейцарского прозаика и драматурга Макса Фриша писателя – тоска по определенности собственного Я, по устойчивости субъективных очертаний жизни – в последние годы разрабатывается им в русле литературной традиции, нередко – в непривычных для Фриша спокойных, мягких тонах («Человек появляется в эпоху голоцена», «Монток»). Однако были и иные времена: пора неодолимой тяги к романному и сценическому эксперименту, к разветвлению субъективных версий жизни, к зеркальному умножению ролевых масок, подчиняющих своему диктату отчаявшегося, проживающего не свою судьбу человека.

Кульминационной точкой отмеченного периода развития творческой манеры писателя стал роман «Назову себя Гантенбайн» (1964) – парадоксальное повествование о настойчивых попытках человека обрести себя, донести истинное содержание своей жизни