Я не знаю, во сколько вернулся Себ.

В окно кафе мне в профиль видна Алина, одиноко сидящая там, где я ее оставила. Однако рука лежит на коленях, большим пальцам отбивая барабанную дробь. Я не знаю, во сколько вернулся Себ. Фраза готова в моей голове и ждет, когда я выпущу ее в большой мир.

– Слушаю.

Я снова смотрю на Алину. Большой палец она успокоила, положив на него вторую руку, зато теперь дергает ногой.

– Извините, меня что-то отвлекло… Нет-нет, больше ничего.

– Ну что ж, ладно. Я договорюсь о встрече с детективом и перезвоню вам. Спасибо, Кейт, вы мне действительно помогли.

– Отлично. – Мой ответ звучит не слишком убедительно.

– Да, и еще одна вещь.

– Что именно?

– Если у вас есть что-то еще, не тяните. Подумайте хорошенько, – говорит она, и в трубке слышатся гудки.

Я не спешу возвращаться к Алине, но холод берет свое, заталкивая меня обратно в кафе. Она поднимает на меня глаза.

– Еще раз извините, – говорю я и сажусь напротив нее.

– У вас есть адвокат. – Ее слова звучат как обвинительный приговор.

– Да.

– А у Себа есть адвокат? – Теперь она явно держится враждебнее. До меня доходит, что я – тот самый гонец с плохой вестью и что она готова меня пристрелить. Впрочем, догадываюсь я, также и Себа – за то, что он поставил ее в такое положение: жена, а все узнает последней.

– Не знаю. Но если нет, то он срочно должен им обзавестись.

– Он этого не делал, – натянуто повторяет Алина. – Я его знаю. Вы его знаете. Вам прекрасно известно, что он здесь совершенно ни при чем. – Я молчу. Мне нечего ей сказать. Она в упор смотрит на меня и испуганно шепчет: – О боже! Вы думаете, что это все-таки он?

– Послушайте, я ничего не знаю, честное слово, – вяло протестую я, но она непреклонна:

– Но как вы могли такое подумать? Вы ведь встречались с ним. Вы его знаете.

Мне видно, как ее потрясение сменяется яростью. Я мысленно радуюсь ее верности, хотя одновременно это меня коробит.

– Я лишь… Поймите, тот Себ, которого знаете вы, это не совсем тот Себ, с которым встречалась я. Мы все с тех пор изменились.

– И все же, – с жаром настаивает Алина. – Он этого никогда не сделал бы. – Она ждет, что я ей на это отвечу. Мне ничего не остается, кроме как кивнуть. Алина тоже резко кивает, без всякой радости признавая свою победу, после чего продолжает: – Думаю, Каро пытается внушить ему, что он как-то к этому причастен, а возможно, и вообще виноват. Возможно также, она делает вид, будто выгораживает его. Чтобы он зависел от нее. Был в ее власти. Думаю, этим она занималась уже многие годы – он всегда начинал пить, как только рядом оказывалась она.

Я вскидываю голову. Алина наверняка права. Это очень даже в духе Каро – извлекать для себя выгоду из любой ситуации. Ей нужен именно такой, растерянный, считающий себя виновным Себ, чтобы она могла вить из него веревки. Алина считает, что его должок скорее вымышленный, нежели реальный, но в любом случае извращенная логика Каро мне понятна. Я легко могу представить себе, как поздно ночью она шепчет по телефонной линии в ухо Себу отравленные фразы, как те заползают в его сознание и, свернувшись там клубком, начинают точить его изнутри. По крайней мере, это было бы вполне в духе той Каро, которую я знаю. Но теперь меня гложут сомнения. В моей голове рождается альтернативная интерпретация. Что, если Каро названивает Себу потому, что безнадежно влюблена в него и не может ничего с собой поделать? Это в духе Себа – беззаботно, без всякой задней мысли вселять в нее надежду. Это он шепчет ей на ухо разные нежности, за которыми на самом деле не стоит никаких чувств, а лишь желание подпитать собственное раздутое эго. Что, если он пьет, мучимый раскаянием? Но затем я вспоминаю про Марка Джефферса, и отравительницей вновь становится Каро.

– В любом случае, – внезапно с уверенностью заявляет Алина, – у полиции наверняка имеется альтернативный подозреваемый.

Я молча жду. Она имеет в виду меня? Нет, вряд ли бы она заявила такое мне прямо в лицо. Хотя, с другой стороны, я ведь только что бросила тень подозрения на ее мужа…

– Тео.

Я качаю головой:

– Никто не думает, что это был Тео.

– Почему нет? У него было алиби?

– Нет… в смысле, да, было. Мне кажется, он был с Каро, но потом в какой-то момент отправился спать…

– Он мертв, – обрывает меня Алина. – Это, конечно, ужасно. И для него, и для его родителей, и всех, кто его знал и любил. Вы же, все остальные, живы, у вас впереди еще целая жизнь. И если подозрение падет на кого-то из вас, этот человек наверняка сделает все для того, чтобы спихнуть вину на него.

От ее слов я лишаюсь дара речи.

– Вы хотите сказать, что…

Я умолкаю. По идее, я должна закончить свою мысль словами это безнравственно, или это незаконно, или это препятствует правосудию, но не могу заставить себя произнести это вслух. Тео как главный подозреваемый. Алина считает, что пытается избавиться от Каро, но ведь тем самым она поможет снять с крючка и меня. На меня накатывается волна желания – желания сбросить с себя тяжесть, которая давит на меня, прижимает к земле, делает меньше ростом и слабее с каждым днем. Желания вырваться из бурлящего моря страха у меня в животе, что угрожает прорваться наружу через горло и поглотить меня с головой.

– Да, – говорит Алина, в упор на меня глядя, хотя румянец на щеках выдает ее волнение. – Я знаю, что говорю. – Я смотрю на холодный огонь в ее желто-карих глазах – и ничуть в этом не сомневаюсь. Себу крупно повезло, что у него есть такая жена, которая будет грудью стоять за него, даже если в душе она готова прихлопнуть его на месте. Однако этот ее ход кажется мне хорошо просчитанным. Вряд ли он пришел ей в голову, пока я мерзла на улице, разговаривая с моей адвокатшей.

– Именно об этом вы и хотели со мной поговорить?

Сначала Алина, похоже, склонна это отрицать, но затем выбирает правду.

– Да. – Она пожимает плечами, и острые крылья ее ключиц на миг взмывают вверх. Ей следовало быть балериной. У нее для этого соответствующее телосложение и даже нечто большее – то, как плавно ее движения перетекают одно в другое, отчего кажется, будто она является частью некоего хореографического спектакля. – В принципе, не так уж и важно, права я насчет Каро или нет. Как только все это закончится, думаю, ее тоже больше не будет рядом.

И вы надеетесь вернуть себе мужа.

– Том никогда на это не пойдет, – наконец говорю я, перескакивая такой вопрос, как мораль. Для меня куда важнее, насколько осуществим ее план. И когда только я потеряла веру в систему правосудия, будь то французская или любая другая? Или же дело не в отсутствии доверия? Может, дело в другом, в том, что мне отлично известно: жизнь страшно несправедливая штука, а если несправедлива она, то как может быть справедлив закон? По моей спине пробегает холодок, и я поёживаюсь. Только не думай ни о каком аресте.