Подходя к грузовику, она старалась не думать о том, что могло случиться, но мысли все равно обуревали ее. «Кто-то умер. Кто-то ему звонил. Он встретил другую. Он уходит. Что бы это ни было, я достала его». Когда Эвви подошла к окну, он увидел ее и жестом предложил ей зайти с другой стороны. Когда она скользнула на переднее сиденье рядом с Дином, то не заметила на его лице черт отчаяния и поняла, что он пребывал в состоянии обычного недоверия.

– Что происходит? – спросила она, закрывая пассажирскую дверь.

– Помнишь, я рассказывал тебе о своем приятеле Данте, который так ревновал, что у меня был автомат для игры в пинбол?

– Тот, с двумя нарисованными подружками на боку?

– Да.

– Конечно, – ответила Эвви.

– Он прислал мне сегодня сообщение прямо перед тем, как я вышел из школы.

Эвви была уверена, что Данте теперь играл за «Филлис»[196]. Или за «Нэшионалс». Их униформы были в чем-то похожи.

– Что он сказал, в смысле написал?

Дин старался говорить ровным голосом:

– Их тренер по питчингу – Алекс Ларами – раньше был в «Янкиз». И Данте сказал, что Алекс видел мою запись на «Весенних танцах» и что я просто обязан позвонить ему.

Наконец Дин посмотрел на нее.

– И что же?

Он смотрел прямо перед собой, не снимая рук с руля:

– И поэтому я сразу позвонил Алексу. Он хочет, чтобы я приехал в их клинику в штате Коннектикут. У них уже есть несколько случаев спортивных травм, и они отчаянно нуждаются в «материале». Алекс пытается выяснить, есть ли что-то такое со мной.

– Ты хочешь сказать, что он желает узнать, умеешь ли ты подавать. Он хочет дать тебе шанс опять выполнять подачи в Главной лиге бейсбола. Это ведь предложение только для игроков Главной лиги бейсбола?

– Эвви, это просто чтобы посмотреть на меня. Он хочет посмотреть, как я выгляжу, привести других тренеров, понять, что со мной происходит… в спортивном плане.

– Я знаю, в чем дело. – Она ткнула его в бок. – Ситуация такова, что ты сам желаешь возвратиться в спорт и снова подавать. Хочу отметить, что я всегда знала, что так будет.

– Да, это так, – признал Дин. Наконец он снял руки с руля и положил их на затылок. – Это очень интересно, и поэтому я немного волнуюсь.

– У тебя должно быть больше веры в себя. Я же в тебя верю.

Дин протянул руку и положил на ее затылок, под волосы. Легко поцеловав ее, он отстранился:

– Нам не нужно целоваться в машине. Мне уже не шестнадцать. Я могу поцеловать тебя в доме.

– Можешь, – подтвердила она. – Это верно.

Хотя кабина была очень тесной, Эвви удалось дерзко упереть руку в бок.

– Хочешь посмотреть мою комнату? Там в органайзерах я храню свою старую коллекцию плакатов и прочее.

– Конечно.

Они вышли из грузовика и встретились у его двери в дом – так было ближе. Там она снова поцеловала его. На земле лежали неровные серые булыжники, которые Тим выбрал в качестве «украшения» их ландшафтного проекта, сказав Эвви, что красные терракотовые кирпичи выглядят «слишком обыденно». Вот ступеньки, которые Тим перестраивал с приятелем в сокрушительную летнюю жару. Тогда их ландшафтный проект находился на том этапе, что времени было достаточно и абсолютно с нуля, даже не представляя, как сделать прямой угол, Тим взялся за дело.

Вот парадная дверь, которую она тогда не смогла открыть без смеха. Ее принесли в самый последний день завершения проекта. Потом деревянный пол, который она однажды поцарапала колесиком чемодана, за что Тимоти назвал ее «чертовски небрежной». Здесь была широкая дверь в кухню, где однажды Тим поцеловал ее с неожиданной настойчивостью, просунув руку ей под рубашку, в то время как она пыталась почесать его плечо, чтобы доказать, что она тоже отвечает страстью. Вот кухонный стол, где они договорились, что, если у них будет ребенок, они его непременно сохранят. Это было ужасной ложью, поскольку Тим сам каждый раз смеялся над ее бессмертной шуткой «Рейнчек»[197] после каждой ночи. Вот раковина, откуда она однажды со злости выбросила подаренную накануне Тимом розу в мусоропровод. Слишком поздно в тот день пришел с работы Тим. Правда, на следующий день он все наверстал, заказав дюжину свежих роз, которые ему доставили на дом[198].

Вот лестница, на которой она поскользнулась за две недели до смерти Тима и отделалась большим синяком на бедре. Она упала сама – спешила вниз по лестнице в носках по пути к своему убежищу, не желая слушать крики Тимоти: «Я же говорил тебе!»

А в спальне стоял комод, который они с большим трудом протащили через дверь. Позже он сыграет центральную роль в первом из боев, которые, как она была уверена, станут самым худшим для нее. Они ругались до тех пор, пока Тим не доказывал ей свою правоту.

– Почему я расстроена? Да потому, что ты толкнул меня прямо на комод, Тим.

– Я абсолютно не делал этого.

– Ты двинул меня плечом, а потом толкнул меня на комод. У меня будет синяк. Хочешь посмотреть его завтра?

– Я выйду из комнаты, чтобы ты могла успокоиться. И зачем ты только встала передо мной?

– Я не вставала.

– Эвви, не надо так драматизировать, ладно? Нам нужно идти. Мои родители будут удивляться, почему мы опаздываем.

Это было через шесть месяцев после того, как они переехали в свой большой дом. На следующий день у нее действительно был синяк на спине, на месте, которым она упала. «Упала» в том смысле, что Тим приложил ее к углу комода. Эвви никому ничего не сказала, а Тим, заметив через пару дней синяк на ее спине, когда она раздевалась в спальне, удивленно спросил: «Ой, где ты посадила это?» Она не была уверена, что он действительно не знал, но сказала: «Играла во фриз-таг»[199]. И хотя ей показалось, что это прозвучало достаточно саркастично, чтобы не пропустить мимо ушей, Тим просто кивнул и продолжал смотреть на свой телефон.