покровом невидимости подкрадываться, сквозь толпу людей, к карете, и кидать бомбу. Достаточно было ночью мину заложить, да глиной ее засыпать сверху, и днем взорвать, когда карета поближе подъехала. А вашей разведке надо было не сказочные истории из пальца высасывать, а реально работой заниматься. Ладно, все равно, ты меня не слышишь. Иди в крепость и передай, что тот, кто до девяти утра из крепости не выйдет без оружия, то умрет. Я войду в крепость и убью всех, кого там увижу…

— У нас пушки!

— Да плевать я хотел на ваши пушки. Войду в мертвую, для пушек, зону, взорву брешь в башне, а потом просто перестреляю всех, кого найду в крепости. В меня вчера заряд картечи попал из ваших хваленых пушек, а я, как видишь, живой и здоровый, и количество магической энергии у меня меньше не стало. — я ткнул пальцем в свои камни на кольцах, наполненных внутренним светом магического заряда: — Иди, полковник, не доводи до греха, а то мне тебя так убить хочется, что я просто могу не утерпеть. И еще — не считайте себя самыми умными и не пытайтесь завтра благородно выпустить из крепости женщин, детей и всяких других иждивенцев. Сразу предупреждаю — я с ними возиться не буду. Максимум, что смогу сделать — дать напиться вволю из колонки и вперед, дорога в Империю там, на севере, надо всего лишь пройти под солнцем, всего лишь, тридцать верст.

— Но это же убийство! Женщины и дети не дойдут! — полковник кипел от возмущения.

— Да мне плевать, это ваш выбор. Выходите из крепости со своими семьями и идите вместе с ними в Империю — прекрасно дойдете, понесете запасы и будете охранять детей и женщин в дороге. За два дня дойдете. Все, иди, не задерживаю тебя.

— Да, полковник! — крикнул я в удаляющуюся спину парламентера: — Через двадцать минут я пущу в крепость воду на двадцать минут ровно. Как вы ею распорядитесь — это ваше дело, и это единственная милость, которую я вам всем, придуркам, оказываю. Больше воды не будет. Теперь иди.

Оглядываясь, бывший парламентер, быстро двинулся в сторону воротной башни, где его сразу впустили в ворота, а, после этого, в крепости началась беготня и суета.

Через двадцать минут я открыл задвижки на водопроводной трубе, что шла в крепость и держал ее открытой ровно пятнадцать минут, после чего вновь перекрыл воду, замаскировав люк подземного водовода пылью и мусором. Я не боялся, что защитники крепости найдут это место и обеспечат себя запасами воды. План водовода, с привязкой к улицам и домам, я нашел в кабинете городского управителя, и я сомневаюсь, что такой же план имелся в княжеской цитадели — слишком напыщенны были местные дворяне, чтобы заниматься такими низменными вопросами, и слишком долго Покровск был в полной безопасности, чтобы кто-то из руководства княжества посчитал, что снабжение города водой может повлиять на обороноспособность. Легкие победы не всегда идут на пользу.

Оставив одного из полицейских наблюдать за станом противника, я с пленными пошел осмотреть тела подстреленных членов штурмовой группы. К моему удивлению, один солдат и офицер, молоденький прапорщик, были живы, причем офицер довольно бодро полз в сторону крепости.

Загрузив живых и мертвых сторонников моего брата в телегу, мы двинулись к дому управителя, вернее, теперь моей резиденции.

Не знаю, насколько тут помогла Макоша, но все раненые были живы, правда, не знаю, надолго ли.Возиться с кипячением бинтов я не хотел, поэтому просто надевал лечебный браслет на запястье каждому раненому на десять минут, в порядке очередности, надеясь, что этот артефакт справиться с самыми опасными последствиями ранений.

Мне крайне не хватало людей, чтобы начать делать хоть что-то по восстановлению жизни в Покровске. Из трех служивых один постоянно наблюдал за крепостью, дабы незамедлительно предупредить меня о вылазке, один охранял пленных, третий полицейский постоянно находился в водонапорной башне, так как в условиях жаркой погоды, она становилась стратегической точкой и, фактически, ключами от города. Уничтожь башню и артезианскую скважину под ней, и город не выживет.

Но долго так продолжаться не может — в крепости находятся несколько сотен людей с запасами негодной для питья воды. И моя гуманитарная акция была продиктована не моим гуманизмом, а банальной необходимостью дать осажденным тот минимум влаги, который удержит их за стенами твердыни до утра, убережет меня от отчаянных ночных боев с обезумевшими от жажды людьми. Сейчас осажденные получили по паре стаканов воды, немного утолив свою жажду и получив возможность спокойно дожить до утра…

А вот мне пора собираться. Уверен, что до рассвета ничего не произойдет, а после того, как солнце поднимется над горизонтом, все и начнется…

Вот только я не понимаю, что начнется и что мне делать. Привлекать кого-то из доверившихся мне людей к атаке на крепостные валы при таком соотношении сил, я считаю бесчестным… Вот, местная зараза пристала — «честь, бесчестье», тьфу на них, и не потому, что я считаю эти понятия пережитком. Напротив, но только в этом мире оценку благородности поступка дают лица, относящие себя к благородному сословию, и эти оценки больно уж вольные.

Стрелять в младшего княжича, сына своего покойного суверена, из орудий бесчестным и варварским никто, из засевших в крепости, не посчитал, а если я пойду в свою самоубийственную атаку не в девять часов утра, а, к примеру, ночью, то все дружно заявят, что считают мои действия низкими, грязными и преподлыми.

Ладно, некогда терзаться и страдать по поводу грядущего массового убийства, все равно, эти люди мне не нужны. Они предали присягу, предали людей, которые на них надеялись, предали княжество и вообще, мешают мне начать хоть что-то делать. Сейчас заряжу все свои карамультуки, подзаряжу амулеты, получу благословение у богов покровителей и пойду убивать подданных своего княжества.

Вот, в таком душевном раздрае я и пришел в вечерних сумерках за забор капища. К тому времени пленные, все девять человек, были препровождены в одну из камер подвала дома градоначальника, в котором хранилась картошка и прочие овощи. Кинув им несколько старых одеял и поставив два ведра, одно из которых было с водой, я посчитал, что минимальные требования по содержанию военнопленных и заключенных мной соблюдены, а завтра их отсюда освободят, или я, или ликующие победители из числа сторонников моего брата, в конце концов, я не для себя лично стараюсь, а для населения всего княжество.

Я прошёл за