Крисп кивнул, хищная улыбка раздвинула губы.

— Особенно если альбигойцы устроят резню, торопясь захватить власть. Вы об этом умолчали?

Отец Игнес сказал хмуро:

— Нам хотелось бы, чтобы эксцессов при смене правления было поменьше. Но, конечно, маленькое кровопускание отвлечет внимание. Особенно если в числе первых падут герцог Ланкастерский и его ближайшие вельможи… Не думаю, что альбигойцы зальют кровью страну… вот так сразу.

Крисп смотрел на него пристально, темные брови приподнялись, собрав глубокие морщины.

— И вы собираетесь оставить королевство в руках альбигойцев… надолго?

Отец Игнес фыркнул.

— Эти религиозные фанатики претендуют и на светскую власть. Их используем только для свержения власти герцога Ланкастерского и его окружения. Рыцарство сильно, пусть перережут друг друга. Надеюсь, альбигойцы победят… Они гаже, их народ возненавидит быстрее. Нам проще будет совершить еще один переворот и поставить у власти герцога Готфрида Валленштейна Брабантского. Он пользуется огромным влиянием и уважением, так что пусть… Это неплохая компромиссная фигура…

Крисп спросил с надеждой:

— Компромиссная?

Отец Игнес кивнул.

— Мы будем углублять здесь реформы, и скоро герцог, как и все высшее рыцарство, станет архаизмом. Именно тогда вы можете занять престол королевства, где воцарятся совсем другие отношения.

— Вы можете на меня рассчитывать, — сказал Крисп с жаром, — во всем!

Ноги мои ныли, руки занемели. Я чувствовал, что если прямо сейчас не поднимусь наверх, то останется только сорваться в темноту. Напрягаясь из последних сил, так что жилы затрещали, я встащил себя на пару метров наверх, что-то у меня зад совсем тяжелым стал, перевалился через край и долго лежал, сипя и хватая раскаленным ртом воздух, как удивленная красотами пляжа рыба с глубин моря.

Глава 4

Копыта стучат часто, я пригнулся, прячась от ветра. Роскошная грива защищает, как силовым полем, хотя отдельные пряди иногда хлещут по морде. Внизу мелькает пятнистая, как далматинец, чернота, по сторонам проносится нечто с таким шумом и свистом, словно электричка. Это мы с такой скоростью проскакиваем мимо гигантских дубов, только бы не задело по голове суком, на такой скорости даже листок ударит как булыжник.

Какой змеиный клубок, сколько подковерной борьбы! Давно в этом чистом рыцарском мире не встречал такой гнусности… Хотя при чем здесь гнусность? Нормальные взаимоотношения, это я что-то стал слишком стерильным среди сплошного благородства и галантности. Но вот повеяло южным ветерком, и донесся знакомый запашок демократии…

Посвежело, ощутилась влага в воздухе, я понял, что проскочили болото, прокричал сквозь встречный рев урагана:

— Помедленнее, коник мой, помедленнее!..

Ураган превратился в шторм, а затем просто во встречный ветер. На фоне темного неба вдали возник и начал приближаться залитый лунным светом монастырь. Луна полная, туч нет, высокие стены монастыря выглядят серебряными, приподнятыми.

Будучи уже битым и тертым, я на всякий случай задействовал все свои чувства с такой интенсивностью, что голова затрещала, как спелый арбуз в крепких ладонях, в глазах потемнело от прилива крови. Я ощутил, что еще чуть — из носа хлынет кровь, выдохнул, расслабился и… застыл.

Отсюда с холма видно, как по равнине ползут темные клочья: не то плотного тумана, не то какие-то призрачные существа. Все это устремляется к стенам монастыря, как простейшие существа, ведомые тропизмом, а монастырь уже и так окружен морем тьмы, в котором бессильно гаснут сверкающие лезвия мечей лунного света.

Черные холодные волны с размаха бьют о стены и… рассыпаются, не успев даже прикоснуться. Однако со стороны равнины черные струи вливаются и вливаются в это море, подпитывают, уровень темного моря незаметно, но ощутимо повышается. Я страшился думать, что случится, когда черные волны поднимутся выше стен. Там в монастыре не все святые да подвижники, которым мрак не страшен. Большинство же простые монахи, а то и вовсе послушники, их мысли больше заняты пока что обильной жратвой и бабами, эти не выдержат фрейдистский удар…

— Надо, Зайчик, — сказал я дрогнувшим голосом, — тебе вроде бы Тьма не страшна, ты сам порождение Тьмы… как говорят. Это я не в укор, я сам еще тот светоч… даже и не знаю, почему мне дали нести свечу… да еще в такой ветер…

У подножия холма тьма едва-едва покрывает низкорослую траву, конь вступил в нее бесстрашно. Я присматривался, прислушивался, однако для Зайчика эта тьма просто не существует. Я пустил его дальше, чернота как будто подрагивает под ударами копыт и мощью крупного тела, наконец поднялась до брюха, коснулась подошвы моих сапог, ощутил себя как на водных лыжах, инстинктивно поднял ноги, но, устыдившись, поспешно опустил.

Ногам стало холодно, потом я сообразил, что это от страха, от ощущения, что должно быть так, разозлился на свою чувствительность, ишь, интеллигент бесхребетный, хоть и без шляпы, заставил себя выпрямиться, ноги упер в стремена и вперил гордо взор в серебристые, словно покрытые плотной паутиной, стены христианской твердыни.

— Лучше белые ночи, — сказал я, храбрясь, — в смысле, вот такие лунные, чем черные дни!

Чернота захлестнула мои плечи, затем конь на минутку пошел по низине, тьма накрыла с головой. Однако монастырь все так же блистает в чистом ночном воздухе. Я вижу отчетливо и все вокруг, и в то же время как бы другим зрением зрю эту странную субстанцию, мрачную, гнетущую, пугающую… если позволить себе испугаться.

Я заорал во все горло…

— Нам не страшен черный волк, черный волк, нас у Бога целый полк, целый полк…

С неимоверной высоты прогремел мощный голос:

— Сын мой, о Господе нашем говорить надо более уважительно… Но тебе, конечно, простительна любая дурь, ты ведь паладин!

Вздрогнув, я выслушал, ответил со всем смирением:

— Отче, вы меня возликовали… велико! Я думал, придется колотиться в ворота, аки вифлеемский баран о ясли, а вы уже и мой паспорт просмотрели… Войти можно?

Голос ответил:

— Можно даже въехать. Конь у тебя непростой, как погляжу.

— Проще пареной репы, — заверил я поспешно. — Простая деревенская лошадка… Ее выбраковали, плуг таскать не может, вот и того…

Рядом с воротами открылась без скрипа калитка. Пригнувшись, я протиснулся, не покидая седла. Калитка сразу же закрылась. Я поспешно оглянулся, не хлынет ли следом черная волна, сметая все, как в прохудившуюся дамбу, но тьма на месте, словно ее удерживают не стены, а незримый панцирь вокруг монастыря.

По двору заметались длинные красные тени. Ко мне спешили два монаха с горящими факелами в руках. Со стены спустился плечистый бородач, настоящий Стенька Разин, смоляные кудри и такая же разбойничья борода, перехватил мой пугливый взгляд, брошенный на калитку.