Балмашов повез ее не в «Пушкин», как жену, не в ночной клуб, как когда-то обещал, а в модный летний ресторан в Нескучном саду.

Смеркалось. Ветерок с Москвы-реки вздувал белые крахмальные скатерти на столиках. Официант принес шампанское в серебряном ведерке, зажег толстую восковую свечу, накрыл ее прозрачным колпаком от сквозняка.

Марина Петровых скованно молчала. Момент, которого она так ждала, о котором мечтала ночи напролет, настал. Но вот странность — все, что она собиралась сказать ему, все, что копила в себе так давно, сейчас словно умерло, растаяло в этом тяжелом ночном воздухе — под «нескучными» липами. Кровь приливала к щекам, мысли путались, и она пила, точнее, «глушила» ледяное шампанское бокал за бокалом.

Балмашов заказал вторую бутылку. Потом третью.

— Никита Михайлович, он в ресторане и, кажется, целенаправленно спаивает девушку, — доложил Колосову по рации старший группы наблюдения. — Сам пьет мало, а ее просто спаивает. Может, готовится? И еще — на мониторе отчетливо видно: у них там цветок — подсолнух на скатерти лежит. Он был у нее в руках, когда они вошли в ресторан.

— Я на днях уезжаю, Марина, — сказал Балмашов.

— Уезжаете? Куда?

— Во Францию.

— Надолго?

— Нет, не думаю.

— Понятно.

— Жена хандрит, неважно себя чувствует, отвезу ее к отцу. Покажем ее врачам в Париже.

Тут у него завибрировал, просигналил телефон. Пришло сообщение, он бегло прочел его.

— Это она вам эсэмэски шлет? Ждет, беспокоится, куда подевались? — с вызовом спросила Марина. — Вам, наверное, уже домой пора?

— Нет, это подождет, это так, ерунда, — Балмашов спрятал телефон. — Вот, значит… Но уехать и не сдержать своего обещания вам я не мог.

— Вы так говорите, словно должны мне были этот вечер в ресторане. — Марина вспыхнула.

— Почему вы злитесь?

— Я злюсь?

— Вы, Мариночка. — Он смотрел на нее, уперев подбородок в сцепленные пальцы. — И вы от этого еще больше похорошели. Я просто теряюсь в догадках. Снимите-ка свои очки. Марина, в кого вы влюбились?

— Вам хочется знать?

— Конечно, вы же мне не чужая — вы моя лучшая сотрудница. Преданная, милая и очень талантливая.

— Я в вас влюблена, — Марина уже больше не смотрела на него. И сияние в ее глазах погасло. — И больше так я не могу. Сил моих больше нет. Я вас люблю. Я люблю тебя.

Она залпом опрокинула бокал шампанского — какой по счету?

В это самое время Никита Колосов на машине уже подъезжал к Нескучному саду. Тревожный тон старшего группы, а самое главное, сообщение о цветке подсолнуха заставили его сорваться из главка и вместо дома мчаться сюда.

Прибыв в рекордное время (благо ехать по ночной Москве легко), он на террасу ресторана подниматься, естественно, не стал. Пересел в машину наблюдения, оборудованную спецтехникой. На мониторе видеокамеры в салоне он видел картинку в реальном времени: Балмашов и Петровых за столиком напротив друг друга.

— Ничего я не прошу. Кто я такая, чтобы что-то просить у вас… у тебя, — Марина теребила подсолнух. Он почти завял. Балмашов осторожно забрал его у нее.

— Любит — не любит… — Он сорвал один желтый лепесток, второй, соря на скатерть. — Любит, не любит…

— Я понимаю, с женой вы… ты с ней, с этой своей Флоранс, никогда не разведешься. С такими француженками из замков не разводятся, даже если они полные идиотки, психички… — Шампанское, видно, ударило Марине в голову. — И поэтому я ничего у тебя не прошу.

— Попроси, — сказал он.

Она рванулась из-за стола: уйти, убежать. Ноги не слушались, подламывались.

— Ну же, попроси. Рискни! — Он горстью оборвал у подсолнуха почти половину желтых лепестков. — Ты же ведь для этого призналась.

— Я сказала, потому что ты меня замучил. Достал ты меня. — Марина (кто бы видел ее сейчас, кроме оперативников) стукнула кулачком по скатерти. — Мне все равно теперь — сказать, признаться или с моста вниз головой. А тебя… тебя я просто ненавижу. Ненавижу, понятно? Я же видела, что ты все про меня знаешь. Все понимаешь. И плюешь, отворачиваешься. «Мариночка, как вы похорошели. В кого вы влюблены?» Ты лицо-то свое видел при этом? Нет? Видел себя, когда насмехался надо мной? — Она резко подалась вперед, словно намереваясь впиться наманикюренными ноготками в щеку Балмашова, и внезапно всхлипнула, коснулась его щеки очень нежно, провела пальцами от скулы вниз к подбородку. Не царапая, не раня, лаская.

Он накрыл ее пальцы своей ладонью.

— Живи со своей идиоткой, езди по Парижам, по замкам своим. Но ведь тебе нужна какая-то нормальная женщина? Для здоровья, для тонуса. Или тоже вон, как Тихомиров, шлюх будешь пачками снимать? — Марина уже не контролировала себя. — А я лучше шлюхи. По крайней мере, здоровее, безопаснее. Могу даже справку в поликлинике взять!

— Ну-ка пойдем. — Балмашов поднялся, не выпуская ее руки.

— Куда? Я хочу еще выпить шампанского. Я тебе разве не говорила, что мне нельзя пить? Я неуправляемая делаюсь. И мне это нравится — быть неуправляемой, отвязной. Ну что, хотя бы на роль офисной шлюхи я вам, Андрей Владимирович, подхожу?

— Идем отсюда.

В машине наблюдения на мониторе видеокамеры Колосов увидел, как Балмашов тащит за собой упирающуюся девушку. Они покинули ресторан. Спустились к темной набережной. Слева высилась громада крытого пешеходного моста. В этот поздний час он был совершенно безлюден — за его пыльными витражами тускло светили фонари.

— Всем внимание, — скомандовал Колосов. — Ни в коем случае не упускайте их из вида. Если он что-то попытается с ней сделать, будем немедленно брать. Помните, возможно, он вооружен.

Балмашов направился к мосту, увлекая Марину за собой. Через пару минут они уже были там, наверху. Балмашов толкнул девушку в распахнутую настежь дверь, выходившую на открытую нишу, огороженную высоким парапетом. Тут стояли скамьи и открывался великолепный вид на реку, на Нескучный сад и Лужники.

— Давай, — сказал он. — Ну? Или ты давать привыкла только в машине?

— Ты… вы что?!

— Давай, раздевайся. — Он дернул за ее нелепый золотой корсаж. — Ты меня хочешь? Я перед тобой. И, как пишут поэты, только звезды над нами.

— Не смей меня трогать!

«Никита Михайлович, нам не пора вмешиваться? — тревожно запросили Колосова по рации. — Ситуация накаляется».

Колосов сам ринулся к мосту. Он, наверное, впервые в жизни не знал, как поступить — взять Балмашова сейчас? Но где улики? И разве это может выглядеть в суде как нападение, угрожающее жизни? И потом, где тут связь с его «серийностью», с «Царством Флоры»?

— Раздевайся, — Балмашов повторил это как-то вяло, устало. — Детка, покажи класс.