– Твоя подруга в зале, – сказал Пэт. – Она смотрит спектакль. Томми освободится только в самом конце, так что ей придется подождать.

– Это Томми был с тобой прошлым вечером?

– Да, он самый. Славный малый, но еще совсем мальчишка.

Они проходили мимо фасада театра, и некоторые зрители, вышедшие подышать свежим воздухом, как раз возвращались ко второму акту. Какой-то молодой человек втаптывал в землю окурок и случайно поднял глаза, когда Пэт проходил мимо. Мэри заметила, что ленивая заинтересованность на его лице сменилась живым азартом; он обернулся к своей спутнице и торопливо зашептал: “Смотри! Быстрее! Это же детектив! Тот самый, которого застрелили!” Оглянувшись через плечо, Мэри мельком увидела широко распахнутые, засиявшие глаза девушки.

Они узнали Пэта, они смотрели ему вслед – и она в порыве гордости крепче ухватилась за его руку. Стоило свету фонаря упасть на его лицо, как люди поняли, кто он такой, и принялись возбужденно перешептываться, но он предпочел уйти в какой-нибудь тихий уголок вместе с ней, побыть с ней наедине. Она всеми силами пыталась унять восторженный трепет: любой ценой нужно держаться спокойно и естественно, потому что он хочет видеть ее именно такой, устал от толпы и ждет понимания – ждет более спокойного отношения к себе, которое куда приятней откровенного восхищения незнакомцев.

– Был полный зал, – сказал он, – хотя сегодня понедельник.

– Значит, понедельники – неудачные дни? – спросила она.

– Чаще всего – не очень. К выходным дело обычно налаживается, но на море все зависит от погоды. Актерам только того и надо, чтобы вечером лило как из ведра – он помолчал немного, а затем посмотрел на нее с улыбкой, – за исключением, конечно, определенных обстоятельств.

Он прижал локоть к боку и стиснул ее ладонь. Только когда они дошли до пирса, он выпустил ее руку, чтобы бросить на турникет четыре монетки в один пенни каждая. Стояла тихая безлунная ночь, волны мягко плескались внизу, время от времени вспыхивая под лучами света и рассыпаясь черными бриллиантами. Маленький дансинг в конце пирса был залит огнями, и издалека доносилась тихая музыка струнного оркестра, то нарастающая, то затихающая на ветру.

– За дансингом есть несколько уютных скамеек, – сказал Пэт. – Я их помню с прошлого года. Давай пойдем туда.

– Я знаю это место! – сказала Мэри, и вдруг сердце у нее бешено забилось, а во рту пересохло.

В одном из укромных уголков сидела какая-то парочка, но оставались еще две-три свободные скамейки. Пэт выбрал такую, чтобы с одной стороны открывался вид на огромное безмолвное море, черное, как тушь, а с другой – на величественный простор сияющей набережной и на эстраду, мерцающую вдалеке разноцветными огоньками. От этой красоты у Мэри перехватило дыхание. Не задумываясь, он привел ее в самое прекрасное место на свете…

– Какая же ты глупышка! Пришла в одном платье. Замерзнешь же!

– Нет, мне не холодно, – пробормотала Мэри. – В такую погоду я никогда не ношу плащ.

Но, еще не договорив, она почувствовала, как по спине пробежала легкая дрожь. Жаль, что ее коричневый плащ такой старый и совсем вышел из моды. Пэт нежно обнял ее за плечи и притянул к себе. Она чувствовала тепло его грубого твидового пиджака, чувствовала, как бьется его сердце, сильно и медленно – всего по два удара на каждые три ее собственного сердца… Их окутала тишина – тишина, которая становилась все глубже и глубже, пока не слилась с потоком времени.

В дансинге у них за спиной играл струнный оркестр, и когда он затих, Мэри услышала далекую музыку с набережной – та доносилась до нее вперемешку с шелестом голосов, шепотом шагов и гулом автомобилей, но все захлестывала тишина моря. Мэри старалась почти не дышать, чтобы трепетание ее груди не нарушило это очарование, и все же знала, что Пэт может заговорить в любой момент. Он должен был заговорить – пусть они уже принадлежали друг другу, пусть ему не нужно было слов, чтобы сообщить ей об этом, – но нужно было что-то сказать…

Она склонила голову к нему на плечо и поэтому не видела его лица; ей вдруг стало жаль его – она понимала, как трудно ему найти нужные слова, чтобы они прозвучали убедительно. Если бы только она могла посмотреть ему в глаза и сказать: “Не нужно, Пэт, я уже знаю!” Ее роль будет нетрудной… всего одно тихое слово.

– А та светленькая девушка – твоя приятельница? Он, наверное, подумал, что Мэри задремала – так резко и с таким изумлением, не веря своим ушам, она подняла голову. Она заговорила было, но осеклась и сперва откашлялась.

– Мы с ней познакомились здесь – пару дней тому назад.

– Я так и думал, что вы на самом деле вовсе не подружки, – сказал он с легким смешком.

До чего странные эти мужчины! Он что, ревнует – к девушке?

– Она, конечно, ничего, – продолжал он, – но вы с ней совсем разные.

– Ты думаешь? – Что еще она могла сказать? Все это было совсем непонятно.

– Таких, как она, летом на море можно встретить на каждом шагу. Они приезжают сюда развлечься, только и всего. Конечно, в этом нет ничего плохого. Но я сразу заметил, как ты на нее не похожа, когда вы прошли мимо нас вчера вечером. Среди актрис много таких, как она.

– Моя мать раньше играла, – сказала Мэри.

Уже произнеся эти слова, она поняла, насколько глупо и неуместно они прозвучали, но что-то в его тоне побудило ее вступиться: он, конечно, только пытался ей польстить, но, в сущности, разве она сама хотела настолько отличаться от Билли?

– Да? – отозвался он. Ее мать, по-видимому, его не очень интересовала.

– Но, конечно, только в любительских постановках.

– Любительские спектакли – это довольно интересно.

Она тихонько пошевелилась, ощутив холодок беспокойства. Голос у него был не таким, как вчера вечером, и почему-то казался более суровым: может, он устал – театр наверняка отнимает много сил, – а может, он скрывает свои чувства, и так проявляется его волнение?

Но внезапно он переменился – так неожиданно, что это привело ее в замешательство. Он склонил голову и спросил удивительно мягко – даже мягче, чем вчера, когда желал ей спокойной ночи на Сент-Мэтьюз-роуд:

– Ты ведь никогда раньше не проводила вечера вот так? Разве это не чудесно?

Она уже собиралась сказать: “Никогда!” и “Да, чудесно!”, но тут внутренний голос снова шепнул, что она должна играть роль – даже с ним – даже несмотря на то, что они понимают друг друга…

Дома у нее был поклонник, Сидни Харрисон, с которым она виделась на танцах по четвергам. Сидни Харрисон, вожатый отряда скаутов. Она чуть не рассмеялась, когда сравнила его с Пэтом. Сидни, который носит пенсне в золотой оправе и до нелепости гордится своей формой! Она пыталась проникнуться к нему симпатией, несмотря на эту его форму, несмотря на его белые до прозрачности колени с извилистыми голубыми жилками. Почему, в конце концов, Сидни не может ей пригодиться – почему Пэт должен думать, что прежде ни один мужчина не обращал на нее внимания? Она не отвечала, и он заговорил снова: