Хотя среди них попадались и люди в адмиральских эполетах. «Другом матросов» считался командующий Ла-маншским флотом адмирал лорд Хоу. Правда, командующим он считался чисто номинально: в море практически не выходил, на борт корабля не поднимался – семьдесят один год и жестокие приступы подагры, так что обязанности командующего флотом исполнял адмирал Бридпорт, «другом матросов» никогда не считавшийся.

Все-таки подходил к концу XVIII в., грамотных среди матросов хватало – и они посылали в Адмиралтейство множество жалоб на отвратительную еду, мизерное жалованье, тиранство и произвол командиров. Правда, практически все письма были анонимными (ага, попробуй подпишись и назови корабль!), и чиновники Адмиралтейства их просто-напросто выбрасывали, убеждая друг друга, что это все происки французских агентов, сплошные фальшивки.

В апреле 1797 г. Ла-маншский флот стоял на рейде недалеко от Портсмута, готовясь к выходу в море, – чинили такелаж, загружали продовольствие и боеприпасы. А тем временем в укромных уголках кораблей (о существовании многих благородные господа офицеры и знать не знали) кипела напряженная работа: матросы избирали флотский комитет, тайно встречавшийся на одном из судов, составляли перечень требований и претензий, обсуждали, какие акции протеста провести, просчитывали разные варианты развития событий. Это уже была не воркотня с руганью по углам, а организация, охватившая все 16 кораблей эскадры. Ее руководители так и остались неизвестными, все до единого. Английские историки предполагают лишь, что это были не старые морские волки, те самые «тигры» с исполосованными спинами, а люди, если можно так выразиться, «последнего призыва» – совсем недавно насильственно захваченные вербовщиками и еще не успевшие привыкнуть к собачьей жизни. Да и грамотных среди них хватало.

Полыхнуло 18 апреля. Адмирал Бридпорт, прибыв на свой флагманский корабль, отдал приказ сниматься с якорей и выходить в открытое море. Засвистела боцманская дудка, подавая знакомый всем приказ.

Приказ остался невыполненным. Все до единого матросы «Королевы Шарлотты» (явно по поданному кем-то условному сигналу) кошками все карабкались на мачты и трижды проорали призыв – условный сигнал уже для всей эскадры. Случилось небывалое в истории Британского военного флота – английские моряки отказались исполнить приказ!

Стоявшие тут же морские пехотинцы (выполнявшие на кораблях еще и функции военной полиции), в чьи обязанности входило как раз и усмирение мятежей, с места не сдвинулись – не кричали и не митинговали, просто стояли с равнодушным видом, опершись на свои мушкеты, как будто происходящее их не касается вовсе. Жизнь у них была такая же собачья, как у матросов.

События развивались стремительно. С каждого корабля эскадры на «Шарлотту» прибыло по два делегата, избиравшихся из грамотных, авторитетных в своих экипажах матросов (в их число вошли унтер-офицеры и даже несколько гардемаринов). Удобно устроившись в комфортабельной кают-компании, куда прежде и на порог шагнуть не имели права, они назвали себя Генеральной ассамблеей эскадры и объявили, что принимают командование над Ла-маншским флотом.

Адмирал Бридпорт и его офицеры сопротивляться не могли – их было слишком мало, а на морскую пехоту надежды не было (и правильно, как вскоре выяснилось). Так что они бродили по кораблям унылыми призраками.

Ассамблея составила две петиции и отправила одну «другу матросов» адмиралу Хоу для передачи в Адмиралтейство, другую – в парламент. Адмирал петицию доставил добросовестно, но лорды Адмиралтейства ее полностью проигнорировали. Отмалчивались и парламентарии. Видимо, адресаты совершенно не представляли серьезности и размаха мятежа…

Ассамблея тем временем призвала к строжайшей дисциплине: всем матросам предписывалось нести службу строго по уставу, выполнять все команды офицеров (но только те, что касаются стоянки на якоре, о подъеме якорей и выходе в море речи не было). За малейшее насилие над офицерами обещалась смертная казнь. Так что не было и тени анархии. Потом отправили в Адмиралтейство еще одно письмо: заявляли, что ни один корабль не поднимет якорь, пока не будут выполнены все требования матросов. А по кораблям разослали указание: в случае каких-то непредвиденных осложнений или попытки офицеров хоть как-то действовать против мятежников корабль, где это происходит, поднимает красный вымпел, а если дело случится ночью – вывесить на мачту, один над другим, два зажженных фонаря. Чтобы другие вовремя пришли на помощь.

В Адмиралтействе и точно не представляли, что происходит. Оттуда Бридпорту прислали письмо с требованием… немедленно арестовать мятежников и вывести флот в открытое море. Бридпорт, своими глазами видевший все происходящее, ответил форменной слезницей, пытаясь растолковать, что выполнить такой приказ невозможно: мятежники тут все до единого, и если кого арестуют, так это его с офицерами, если не обернется хуже. Следом и Ассамблея отправила в Адмиралтейство новое письмо – уже не прошение, а откровенный ультиматум: повторила, что ни один корабль не снимется с якоря, пока не будут удовлетворены все требования матросов. И добавила: и пока особым королевским указом каждому матросу не будет гарантирована полная амнистия.

Затем по распоряжению Ассамблеи списали на берег самых ненавистных офицеров, самых жестоких тиранов. Все прошло без малейшего насилия. На фрегате «Зинд» командир и шесть офицеров получили записку: «Джентльмены! По единодушному решению команды вы должны покинуть корабль ровно в восемь вечера, мы просим вас отнестись к этому спокойно и по-деловому, не вынуждая нас прибегать к крайним мерам».

Господа офицеры отнюдь не горели желанием на своей шкуре выяснять, в чем будут заключаться «крайние меры». Они смирнехонько собрали вещички и вышли на палубу – и их вполне культурно отправили на берег.

Члены Ассамблеи проявили себя изрядными дипломатами: чтобы не ссориться с влиятельными торговыми кругами, они постановили: боевые корабли, охраняющие от французов торговые пути, должны и дальше исправно это делать и к мятежу ни в коем случае не присоединяться.

Прибывший в Портсмут первый лорд Адмиралтейства Спенсер уже понял, что происходит нечто крайне серьезное. И отправил на «Королеву Шарлотту» Бридпорта с посланием, в котором обещал пойти на уступки. Вот только уступки были крайне незначительные, касавшиеся далеко не всех требований матросов (о королевской амнистии речь не шла вообще) Так что Ассамблея предложение военно-морского министра отвергла.

Спенсеру поневоле пришлось расширить круг уступок, включив туда и обещание амнистии. Его новое послание стали обсуждать на всех кораблях. Вроде бы начались нормальные переговоры, но их сорвал адмирал Гарднер, в лицо назвавший членов Ассамблеи «презренными трусами» и пригрозивший повесить каждого пятого мятежника. Это был совсем не тот язык, на котором сейчас следовало разговаривать, но адмирал, должно быть, оказался редкостным болваном… Его тоже не тронули – просто отправили на берег и подняли красный вымпел, сигнал тревоги.

На пятый день мятежа перепуганное правительство перебросило в Портсмут 10 000 солдат и приказало держать мятежные корабли под прицелом крепостных орудий. Однако на «Шарлотту» прибыли делегаты Плимутской эскадры и заявили, что присоединяются к мятежу.