***

Два дня спустя мы вернулись в Москву. Ямамото с женой и детьми сошёл на российскую землю, где он вскоре обретёт новую Родину. Я велел приставить к учёному охрану из сотрудников ФСБ…

В Москве я узнал, что накануне на совместном заседании палат Парламента было принято предложение Совета министров обратиться к президенту с петицией о его коронации… Это известие застало меня врасплох:

– Бред какой-то… Они совсем сдурели? И, видимо, первым с ума сошёл Алексеев. Какая, к чёрту, коронация? Они за кого меня принимают?

В кабинете появилась Маша и просияла словно солнце:

– Ты слышал последние новости?

– Лучше б не слышал, – мрачно отвечал я. – Какой позор!

– Ты не рад тому, что станешь коронованным монархом? – удивилась она.

– Милая моя, власть – лишь средство, но не самоцель! Ни к этому я стремился! Мне не нужна людская слава…

– Ты говоришь странные слова! – заметила она. – С тобой всё в порядке? Ты здоров?

– Да, слава Богу, – вздохнул я.

– Неужели ты отвергнешь это предложение? – забеспокоилась она. – Такой шанс выпадает лишь раз в жизни и то – очень немногим!

Я глядел в окно и чувствовал себя марионеткой, которой управляет не видимый за ширмой кукловод. Я стал заложником своего могущества и начинал понимать, что власть имущие – люди, напрочь лишённые свободы…

***

Год спустя состоялась торжественная церемония венчания на царство. В те дни я не мог избавиться от смутного чувства тревоги. Мне грезились события коронации Николая Второго. Перед глазами стояла Ходынка…

Полумиллионная толпа, жаждущая щедрых подарков. Не засыпанные ямы и овраги. Давка… Гибель тысяч! И бал, на котором танцует царь…

На заседании Совета министров я предложил вместо народных гуляний через отделения Сбербанка раздать российским семьям карточки на небольшую денежную сумму с возможностью безналичных расчётов за продовольственные товары…

В ночь перед коронацией ни я, ни жена моя не сомкнули глаз. Мы лежали на постели в спальне Большого кремлёвского дворца. Я обнял Машу, она положила голову мне на грудь. Тихо шептали уста её:

– Неужели скоро мы с тобой будем как царь и царица? Я не могу поверить… Это как в сказке! А столицей останется Москва? А, может, мы переедем в Петербург? И будем тёплыми вечерами гулять по паркам Летнего сада…

Она витала в облаках своих мечтаний, а мне хотелось бесконечно слушать её нежный голос и наблюдать за полётом её мысли…

– Милая, в Петербурге климат чересчур влажный, – усмехнулся я. – Да и… Царь Пётр прорубал окно в Европу… на Запад. А новая столица должна быть обращена лицом на Восток!

– Ты хочешь построить новый город? – удивилась она.

– Боюсь, что казна не потянет.

– Тогда… Какой город станет новой столицей?

– Я ещё пока не решил.

«Самара – сердце России, а Волга – её главная артерия», – вспомнил я чьи-то слова из своего далёкого прошлого.

– Может, Самара. Или Новосибирск…

Она приподнялась:

– В Сибири холодно!

– Да, но это географический центр России! Впрочем. Единственное, в чём я уверен, так это в том, что дворец в новой столице я назову именем Николая Второго…

Она снова положила голову мне на грудь:

– Я люблю тебя, Андрей! Я так боюсь тебя потерять…

– Это что ещё за мысли? Как ты можешь меня потерять?! Мы с тобой обвенчаны. Ты – моя жена пред Богом. Я люблю тебя. Мы вместе будем править новой империей, и у нас всё будет хорошо! – говорил я, но, увы, не верил в свои слова.

Церемония проходила в Успенском соборе Кремля, где венчались на царство российские государи. На Маше было пышное платье из парчи с рюшами и оборками по моде 19-го столетия. Шлейф несли три девушки – будущие фрейлины Её Величества. На паперти собора митрополит Московский благословил нас на царство: трижды осенил крестным знамением и окропил святой водой. Грянули псалмы, и мы вошли в собор, полный народа. На воздвигнутом посреди храма помосте возвышались два престола: один – царя Ивана Васильевича, другой – Алексея Михайловича. Чин венчания совершал Святейший Патриарх, облачённый в золочёные ризы. Он поднялся по ступенькам к трону и обратился ко мне:

– Как веруешь?

Я перекрестился и громко проговорил Символ веры:

«Верую во Единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым…»

По прочтении Апостола и Евангелия митрополит Московский облачил меня в порфиру7; Патриарх произнёс молитву и возложил на мою голову корону, которой венчались на царство Романовы в 19-ом столетии. Весьма тяжёлая осыпанная бриллиантами шапочка… Маша склонилась предо мной. Я коснулся головы её короной, и царский венец вернулся на багряную подушку.

Диакон провозгласил: «Многая лета Государю Императору и Государыне Императрице», на клиросе подхватили: «Многая лета!» Со двора донёсся радостный трезвон. Началась божественная Литургия. После миропомазания и причащения Святыми Дарами мы отправились в Архангельский собор, где покоились русские великие князья и цари. Проходя мимо усыпальницы Дмитрия Иоанновича Донского, я едва коснулся надгробья рукой…

И в этот миг мне было видение.

Темно-русый коренастый всадник в доспехах и багряном плаще скакал на белом коне ввиду великого воинства, сияющего на солнце кольчугами и остроконечными шлемами.

– Возлюбленные отцы и братья! – возгласил князь, – Господа ради, пречистыя Богородицы и своего ради спасения мы встали на защиту православной веры и наших братьев. Все мы от мала до велика братья – внуки Адамовы, одного рода и племени. Умрём же теперь за наших братьев, за всё православное христианство!

Потом я завертелся в вихре жуткого боя, закричал и с трудом удержался на ногах от головокружения.

– Андрей, что с тобой? – донёсся взволнованный голос Маши. – Врача, скорее!

– Не надо врача… Всё в порядке, – сказал я, отдышавшись, а потом по какому-то наитию осведомился. – Где мощи преподобной Евфросинии Московской?

– В притворе святого мученика Уара, – отвечал удивлённый иерей. – Я могу проводить вас…

Великая княгиня Евдокия Дмитриевна, жена Дмитрия Ивановича Донского, по обычаю тех времён перед смертью постриглась в монашество под именем Евфросиния. Я глядел на её гробницу, и чувства переполняли меня.

«Видел мужа твоего… Темник Мамай наблюдал за ходом боя с Красного холма, а он сражался в первых рядах бок о бок с простым народом. Он не был праведником, но подвигом своим на Куликовом поле обессмертил имя своё навеки; быть может, очистился от грехов своих и стал в один ряд с православными святыми…»