Снова зазвонил телефон, и снова сердце бешено заколотилось.

– Льюис, – голос Дэниела звучал взволнованно. Казалось даже, что он плачет.

– Да, – прошептал я и сделал глубокий вдох.

Земной шар прекратил вращение.

– Ее… нашли. Нашли. Она у них, – он несколько раз повторил одно и то же, видимо, не веря собственным словам.

– Что? Как это было? Где она? Она цела? – спрашивал я. Ее нашли!

– В его доме, в подвале. Она жива, Льюис, – он замолчал и всхлипнул. – Саммер жива.

Это сон? Все вокруг меня поплыло. Голос Дэниела казался совсем далеким. Я представлял себе это мгновение миллион раз, и тогда все казалось таким же нереальным, как сейчас. Глаза наполнились слезами, я не видел дорогу перед собой.

– Где она?

– В больнице. Мы сейчас едем туда. У нее сотрясение мозга, но она в сознании. В сознании. Была потасовка, ей досталось. Мне надо идти, мы приехали, надо быть с ней. Приезжай как можно скорее.

– Пока, – пробормотал я и разъединился. Слова Дэниела звучали у меня в голове. Она в сознании. Последние семь месяцев я только этого и ждал. А теперь я в Лондоне, в нескольких часах езды от Лонг-Торпа. В отчаянии я ударил по рулю. Я ненавидел себя за то, что сейчас нахожусь не дома.

– Черт!

Была потасовка, Саммер в больнице. Насколько серьезно она ранена? Сотрясение мозга. Насколько серьезное? Она должна быть в порядке. Не могли же мы больше полугода жить в аду только затем, чтобы она умерла. Она нужна мне.

Меня одолевало чувство вины, я хотел быть с нею. Если она не спит, то спрашивает ли обо мне? А вдруг она ненавидит меня за то, что не нашел ее раньше? Я обещал, что буду заботиться о ней. Я глубоко вдохнул и сделал долгий выдох: не мог понять, в состоянии ли владеть собой. Она цела. Я моргнул и почувствовал, как по щекам катятся слезы. Теперь все будет хорошо. Она жива, и я сделаю все возможное, чтобы исправить ситуацию. Меня переполняли эмоции, я даже не мог понять, какие. Облегчение. Страх. Счастье. Злость. Исступление. Вина.

Держа руль одной рукой, другой я утер слезы. Что бы ни случилось с ней за эти семь месяцев, все это пустяки, потому что теперь она дома. И я вдавил педаль газа до упора.

* * *

– Где она? – спросил я у Тео с порога больницы.

– Сюда, – ответил он и побежал рядом со мной.

– Ты ее видел?

– Нет.

– А кто-нибудь видел? Она цела, да?

– Она сейчас не спит. С ней Дэниел и Дон. Льюис, Генри хочет поговорить с тобой до того, как ты зайдешь к ней.

– Что? – я покачал головой. Какого черта? Я не хочу болтать с Генри. Я хочу видеть Саммер. – Я не буду его ждать.

– Он ждет тебя перед ее палатой, и тебе нужно поговорить сначала с ним.

Почему? Что это значит? Саммер сердится на меня? Мы повернули за угол и подошли к ее палате. Пахло чистотой и лекарствами: характерный больничный запах. У двери стоял Генри, и сердце у меня остановилось. От Саммер меня отделяла всего лишь одна стена.

– Льюис, – сказал Генри, подошел ко мне и поднял руки. – Подожди, старик, нам надо поговорить.

Я вздохнул.

– О чем? Я просто хочу войти и увидеть ее. Она цела? Разве она не хочет меня видеть?

– Пойдем, посидим в кафе, я все объясню.

– Генри, я не хочу сидеть в кафе.

– Хорошо, тогда давай в коридоре. – В коридоре? Он говорил так, будто хочет подраться или что-нибудь в таком роде. – Льюис, пожалуйста. Ради нее. Прежде чем ты туда войдешь, ты должен понять, что случилось. Она… сама не своя.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Подожди, и я тебе расскажу.

Я посмотрел на дверь. Она всего в нескольких метрах, но я не могу подойти к ней. Я вздохнул.

– Хорошо. Ладно. – Мы отошли от двери. Тео зашел в помещение напротив палаты Саммер, наверное, в комнату для посетителей.

– Так что? – спросил я, когда за нами закрылась дверь этой комнаты.

– Она изменилась, – Генри нахмурился. – Она как будто не совсем узнает нас. Отвечает не всегда адекватно. Только спрашивает о Розе, Маке и Фиалке.

– Что? – я нахмурился. – Она хочет цветы?

Генри посмотрел в пол.

– Нет. Это три другие девушки, с которыми ее держали в подвале. – У меня челюсть отвисла. – Она говорит, что ее зовут Лилия.

Что? Чепуха какая-то. Это не укладывалось у меня в голове. Почему она называет себя Лилией?

– Слушай, мы пока не все знаем. Еще не все известно, но, похоже, этот Браун, или Клевер, поменял им имена.

– Я… – качая головой, я пытался понять услышанное. – Клевер? Какого черта? Я не…

– Я тоже не понимаю. Слушай, она сама не своя, так что на многое не рассчитывай. Надо помочь ей выкарабкаться из этого состояния, помочь вспомнить, кто она такая.

Она забыла, кто она? Что, черт возьми, он с ней такое сделал?

– Я хочу видеть ее. Сейчас же.

Я помогу ей вспомнить. Надо только ее увидеть, обнять, почувствовать ее запах. Я хотел обнять ее, и мне казалось, что от этого, как по волшебству, все сразу станет хорошо.

Мы остановились у ее двери, сердце у меня забилось.

Пятница, 4 марта (настоящее время)

Тело казалось тяжелым, будто оно бетонное. В голове пульсировала боль. Я попыталась открыть глаза, но веки не поднимались. Как будто склеились. Что происходит вокруг? Меня окутывал темный туман, и я спокойно плыла по нему, погружаясь в сон.

Я проснулась снова в темноте и не могла пошевелиться. Открой глаза. Сосредоточься на том, чтобы открыть глаза. Вокруг звучали незнакомые голоса, и я постепенно начала понимать, что они говорят.

– Она крепкая. Поправится.

Это обо мне? Я не чувствовала себя крепкой.

– Я уж думал, мы ее потеряли.

Чей же это голос? Отца? Неужели это он? Что произошло? Постепенно окружающее стало обретать смысл. Я почувствовала больничный запах – не лимонный, странные, но такие знакомые голоса родителей. Я не в тюрьме, устроенной Клевером, а в больнице. Но как я сюда попала?

Я прогнала мысли обо всем остальном. Все остальное пойму потом. Сейчас надо сосредоточиться на том, чтобы проснуться. Тело не желало меня слушаться, но наконец мне на секунду удалось приоткрыть глаза. На краткий миг появился яркий белый свет, и снова все погрузилось в черноту.

В комнате шумело море голосов. Эти люди… они видят что-нибудь?

– Саммер, Саммер.

– Открой глаза! – закричала я на себя и попробовала еще раз. На этот раз глаза не закрылись, но силы у меня иссякли. Я поморщилась от яркого света. Очертания комнаты расплывались, но постепенно все обрело резкость.