Она сама не поняла, как это вышло, поэтому сейчас объяснения были нужны скорее ей самой, чем прибывшим с пляжа, которые, собственно, не очень-то и возражали. Только Николай высказал было что-то недоуменно-сердитое, но сразу же сдался перед натиском жены: что поделаешь, действительно же, ситуация та еще… убийство какое-то! Ладно, завтра все это выкинем из головы, увезу всех на какой-нибудь пляж подальше на целый день, мозги проветрить.

– И правильно сделала, что пригласила! – не желая уступать сестре в милосердии, поддержала Лана. – Что ты нам доказываешь-то? Мы, что, спорим? Сейчас я в душ быстренько – и приду тебе помогать! Сколько народу-то будет?

– Айше, ее муж и брат… они его должны из полиции забрать, выпускают его, ну и чтобы ему отвлечься…

«Что ты выдумываешь?! – возмутился Кемаль, когда Айше, как обычно, совершенно непоследовательно и неожиданно предложила Маше совместный ужин. – Мустафе сейчас только гостей каких-то посторонних не хватало!»

«Именно поэтому!» – твердо сказала Айше, и Кемаль почти сразу признал ее правоту.

Да, Мустафа может быть недоволен тем, что они позвали кого-то на ужин, да, ему сейчас тяжело принимать участие в каких-то беседах ни о чем, да, он имеет право возмутиться самоуправством сестры… вот и прекрасно! Пусть выражает недовольство, возмущение, пусть злится, пусть отказывается вести пустые застольные разговоры, пусть будет занят чем угодно – все лучше, чем тишина собственного дома, знакомые соболезнующие лица, неотступные мысли об Эмель, ее заметное и безнадежное отсутствие.

– Они сначала сами предложили… у них много рыбы, но я сказала, что у нас тоже рыба и что в нашем доме лучше… отвлекаться-то. Я сейчас салат нарежу, рыбу Ник с Мишкой на мангале пожарят, Айше сама тоже придет помогать… Миш, давай сам душ принимай, не маленький, у нас гости, ты же слышал! Да, этот полицейский еще… словом, нас четверо плюс Мишка, и их четверо – восемь с половиной, классика!

– Угу, – пробурчала Лана уже с лестницы, – а полицейский-то зачем? Семья – я понимаю, а он-то?

– Неудобно было, он же тоже тут был, ну и пришлось… да какая разница, одним человеком больше, подумаешь!..

Она замолчала, поняв, что говорит в пустоту. Все поднялись наверх, в одном душе уже шумела вода, скрипнула дверь балкона: наверно, Ланка вешает пляжные полотенца.

«Не могла же я лично ему сказать: а вы не приходите!» – мысленно договорила Маша, продолжая оправдываться и убеждать себя в собственной правоте… а, собственно говоря, зачем? Или уверенность моя не такая уж и уверенность, или правота не совсем правота, или это просто твоя привычная маска, которой ты сейчас прикрываешь что-то… да господи, что?!

Что такого особенного?!

Да, черт все побери, мне нравится, что он на меня так смотрит, этот полицейский. Нравится.

И что он так явно из кожи вон лезет, чтобы мне понравиться, и думает, дурачок, что это незаметно.

Мне это нравится… льстит, наверно… да, вот именно, просто льстит, и никакого продолжения – да что я? – даже значения это иметь не будет… просто приятно ощутить себя женщиной, красивой, желанной… да мне просто приятно…

Просто, просто – заладила! Ничего не просто – даешь же волю воображению, да? Понятно, что именно этот восточный красавчик тебе не нужен, а вот в целом… скучновато, да? Николай меня очень любит – возразил какой-то другой внутренний голос: Маша, при всем сумбуре собственных мыслей, словно слышала их со стороны, два голоса, оба свои и не свои одновременно, один обращался к ней на «ты» и то обвинял в чем-то, то что-то объяснял, а второй, говорящий от первого лица, то оправдывался, то соглашался. Так вот: Николай меня очень любит – да, но тебе скучновато, признайся! И хотелось бы, чтобы кто-то тобой восхищался, ухаживал бы за тобой, как вон за Ланкой… ну уж нет, я не Ланка, у меня сын и муж, и я… да, конечно, ты умница и отличница, а вот строишь же глазки первому встречному! Ничего я не строила, просто он… я ему сразу понравилась, я знаю… и тут еще это убийство… и раньше мне хотелось, чтобы так на меня смотрел Мишка… но он никогда на тебя не смотрел, ты сама из кожи вон лезла… больше не полезу… вполне могу и так понравиться…

Словом, ужин на восемь с половиной персон – и все.

Могла его не приглашать, никто за язык не тянул, сама сказала: «И вы, Нихат, приходите!»

А он, между прочим, обрадовался, покраснел даже… явно не тому, что сможет и дальше общаться с более опытным столичным коллегой. Наверняка он моложе меня, и девушки у него нет, и… вот здесь остановись, Маша дорогая, рыбу доставай, овощи… может, баклажаны запечь? Вот, правильно, только об этом. Я готовлю обед и ужин – ты уже мне совсем не нужен – просыпаюсь, готовлю завтрак – и вчера, и сейчас, и завтра – если гости, я стол накрою – я забыла про нас с тобою – я потом уберу посуду – я забыла или забуду… как все-таки ее стихи привязываются, господи!.. я полью цветы на балконе – ах, оставьте меня в покое – я окно помою до блеска – как струна, как тонкая леска – я натянута, я шью платье – все забуду: слова, объятья – только завтрак, обед и ужин – только б завтра… ты стал не нужен…

Стук в стекло распахнутой настежь двери испугал ее: нет, она ни на секунду не задумалась об убийстве, убийце, ни о чем таком – но то, что кто-то застиг ее во время всяких ненужных и неправильных мыслей, которых у нее никогда не было и которые, казалось ей, были с непривычки написаны у нее на лице…

– Заходите, Айше, что вы стучите? Вот я как раз тут салат…

– Я подумала, что можно баклажаны запечь, – сказала Айше. В руках у нее действительно было несколько красивых лоснящихся баклажанов такой формы, какой Маша никогда не встречала в Москве. Здесь, в Турции, баклажаны были и тоненькие, неправдоподобно длинные, и шарообразные, и грушевидные, и большие, и маленькие, и темные, и совсем светлые, и из них готовили множество блюд, которые Маша пробовала, еще когда они ездили отдыхать в отели с поражающим воображение шведским столом, и которые потом, порасспрашивав Татьяну, научилась готовить.

– Я тоже только что про них думала, – улыбнулась Маша. Думала-то ты, положим, совсем не об этом, сама знаешь о чем, баклажанами-то прикрывалась просто… ну и что, а вот сейчас буду думать только о столе и баклажанах… переодеться бы к ужину… так, опять?!

– Я готовить плохо умею, – говорила между тем Айше, – но баклажаны запечь легко…

– Я думала, турецкие женщины все хорошо готовят! Сколько наблюдаю – все все время что-то пекут, жарят… и в отелях нас всегда очень вкусно кормили!

– Да, – согласилась Айше, – вы правы, это я тут, наверно, одна такая, что поделаешь? И при этом я фаст-фуд тоже не люблю, вредно все это, а вот готовить… не пришлось как-то. Сначала с бабушкой жила, потом с родственницами всякими, они все считали, что я должна учиться, учиться, и я училась, училась… а потом Эмель появилась…

– А где, кстати, ваш брат? – встречи с ним Маша не то что побаивалась, но ожидала без удовольствия: не поймешь ведь, о чем говорить, когда у человека такое несчастье! Потом он не знал английского, а в их единственную короткую встречу смотрел как-то не слишком доброжелательно. Маше тогда показалось, что он отнюдь не в восторге от того, что кто-то поселится в их доме… вдобавок, она забыла, как его зовут. Какое-то простое восточное имя: Ибрагим? Хасан? Мустафа?