Паша сказал, кивая на хибару:

– Мой друг тут живет.

– Ваня Курлович. Он дома?

– Не знаю. Я его неделю не видал. Вот, решил проведать.

– Молодец, – сказала Марина.

– А вы?

– По тому же поводу. В школу не ходит.

Она продавила каблуком наст.

– Погодите. – Паша забрался во двор, подал ей руку. Попрыгав через сугробы, они очутились на крыльце. Марина вдавила кнопку звонка.

– Я давно спросить хотел, – откашлялся Паша. – Вы почему такую профессию выбрали?

– Потому, что она благородная. Давать знания – это же здорово, разве нет?

– Да, но вы с вашей внешностью, – Паша зарделся, – могли бы в модели пойти. В актрисы.

– Павел, – улыбнулась Марина, – для актерства нужен талант, а для модельной карьеры – рост. Но комплимент засчитан. Кстати…

– Открыто, – прервал Паша.

Марина потянула за ручку, и дверь подалась, спихнув с крыльца пласт снега.

– Добрый день! – крикнула она в сумрак. – У вас дом нараспашку.

– Курлык! – позвал Паша.

– Он с дедушкой живет?

– Да. Но сейчас вроде один.

– Один? В тринадцать лет?

– Ему четырнадцать.

Паша перешагнул порог. Марина, помешкав, вошла за ним. Грязные оконные стекла едва пропускали свет. Половицы скрипели. Сени были заставлены разномастным барахлом: тазы, рулоны обоев, сворованная из школьной столовой кастрюля на десять литров, трехколесный велосипед. К стопкам доисторических газет и журналов эры Горбачева прислонился топор. Пыль припорошила белозубую улыбку молоденькой Тины Тернер на обложке «Ровесника».

«Господи, какой срач», – охнула Марина.

Из сеней они попали в коридор – кладовую для водочных и винных бутылок. Сбоку – кухня и тесная комнатушка с панцирной кроватью. Половики сгнили и превратились в труху. Экран духовки почернел от жира. Но пахло в доме на удивление приятно, словно утром тут пекли пироги. За третьим дверным проемом горел свет.

– Никого, – сказал Паша.

Марина огляделась, грустнея.

Не должны дети жить вот так! Без компьютера, нормальных игрушек. От убранства комнаты за версту несло стариковским духом. Печь, кровать, стол, напичканный макулатурой шкаф. Изрезанная клеенка. Телевизор накрыт крахмальной салфеткой. Окурки в банке из-под оливок. Вместо картины – конверт грампластинки пришпилен к стене. Высоцкий в кепке, с сигареткой.

– Где его мама? – спросила Марина.

– Курлыка? Они порознь живут. Мать пьет. Отец в Москве на стройках.

– Бедный мальчик…

Марине было тошно гостить здесь и пять минут. А ночевать? Питаться? Учить уроки? Но ведь так живут сотни тысяч людей на постсоветском пространстве, и дело не в бедности. Не надо ворочать суммами, чтобы вымести сор, вымыть окна, не смолить в доме, купить ребенку подержанный компьютер.

– Смотрите, – на столе, пригвожденная полушкой кирпича, лежала записка. Паша прочел вслух: – «Деда, я уехал к бате. Если вернешься, не переживай и не ругайся сильно. Я тебя люблю».

– Что ж он учителей не предупредил? – покачала головой Марина.

– Ему со взрослыми разговаривать – мука.

Паша обошел стол. В полу чернел прямоугольник – крышка погреба, наверное.

– Он боялся, – негромко сказал Паша.

– Чего же?

– Всего. Но особенно – школьного подвала.

Марина поймала взгляд ученика. Он словно владел информацией, которая грызла его, хотел поделиться ношей, но трусил.

– Паш? Ты что-то знаешь?

– Я…

Крышка отскочила. Из погреба высунулись руки: серые, перетянутые складками. Они окольцевали щиколотки Паши и дернули с такой силой, что парень рухнул, приложившись лбом об пол.

Марина вскрикнула. Это заняло мгновения: только что Паша стоял перед ней, и вот он уже скрылся в дыре, напоследок царапнув пальцами о половицы в тщетной попытке удержаться. Из подпола захихикало.

Потрясенная, Марина подбежала к люку. Мозг отказывался обрабатывать информацию, услужливо предлагаемую зрением. Непроглядная тьма набухала над отверстием, как тесто над формочкой для выпекания.

– Паша!

Мрак ответил заливистым смехом, который мог бы быть детским, если бы не нотки безумия и злобы. Волосы зашевелились от страха.

Молясь жестоковыйному Богу Моисея, Марина вытащила телефон, включила фонарик… луч канул в пустоту, озарив шаткую лесенку и мальчика, уткнувшегося лицом в земляной пол. Он не двигался, но вроде бы дышал…

Серый карлик пересек световой круг из правого закутка в левый. Как циркач под софитами. Лишь пару секунд от находился в поле зрения, но Марина рассмотрела запрокинутую морду, напоминающую рыхлую иссушенную почву, и серп улыбки от уха до уха.

Коровий мальчик из дневника Стопфольда был реальным. Он пришел за обещанным. Он хихикал внизу, в метре от беззащитного Пашки.

«Зови на помощь!» – внутренний голос растормошил.

Марина попятилась, выбежала в коридор, в сени. Подумалось, засов заклинит, но дверь открылась, и Марина вылетела из сумрака норы в зимний день.

Все было правдой. Ваза, извлеченная из озера, демон, сводящий с ума людей, павианы за партами. И Стопфольд, слоняющийся по пустому ветшающему поместью, вечный страж заточенного в подвале чудовища.

Глотая слезы, Марина мазнула взором по снежной глади, пожарищу и пугалу. Солнце садилось за синюю крышу рыбокомбината.

«Самотин умрет, пока я буду искать помощь. Коровий мальчик убьет его».

Нет! – противился разум. – Нет, нет, нет!

Марина провела пятерней по волосам. Крутанулась и вбежала обратно в дом. Дверь щелкнула за спиной. Пальцы сжались вокруг черенка лопаты.

– Паша, я сейчас!

Парнишка застонал из темноты.

Марина выронила вниз лопату, целясь в сторону, чтобы не пришибить Пашу. Кажется, он уже не лежал, а сидел, потирая лоб. Заскрежетала лесенка. Ступенька, вторая… Погреб был неглубоким – чуть выше макушки. Паше повезло. Выставив руку с телефоном, Марина просканировала подземелье. Обросшие паутиной стеллажи, мутные банки, мешки. Это лапа тянется из тьмы или тень от стропил?

– Идти можешь? – спросила Марина, нагибаясь за лопатой.

– Да. – Паша встал.

– Возьми телефон.

– Марина Фаликовна…

– Да возьми же ты гребаный телефон! – Она сунула ему мобильник. Паша оробел, услышав грубость, сорвавшуюся с уст учительницы. Ей было не до вежливости. – Свети туда.

– Марина Фаликовна, вы не понимаете. Мы кое-что нашли в подвале школы… оно…