Он стал слезлив – мог захлюпать носом по любому, самому ничтожному, поводу. А Галина стала еще крепче, еще сильнее.

Потому что женщина – ей положено.

Пьеса была написана и куплена – чудеса! – сразу несколькими театрами. Галочка расцвела от гордости за мужа: «Я всегда в тебя верила!»

На премьеру купила новые платье и туфли, сделала укладку и маникюр.

Премьера прошла неплохо, бурных оваций не было – не тот сейчас народ, но и пресса приняла ее достаточно неплохо.

Впрочем, плохие рецензии она ему, разумеется, не показывала.

Через три года Галочка упала на улице, недалеко от дома, возле Сбербанка, когда пошла платить за квартиру. Подобрала ее «Скорая» – инсульт, с частичной потерей речи.

Медики не сразу поняли, о чем так беспокоится эта полная, пожилая, симпатичная женщина. А она все что-то пыталась сказать, горько плакала и хватала их за руки.

Наконец уловили, сообразили: муж! Сообщить мужу. И если можно – в мягкой, щадящей форме. Немолодая фельдшерица-бурятка с широким и добрым лицом нащупала в кармане больной телефон. Нашла и нужный номер – Левушка. Набрала и все объяснила:

– Ничего страшного, вылечим, Первая городская, отделение неврологии.

Больная внимательно и настороженно следила за разговором.

– Все будет хорошо! – приговаривала фельдшерица, гладя больную по растрепавшимся волосам.

Там, в больнице, Галину мало интересовала собственное здоровье. Она думала только о Левушке. Как он справляется? Что ест? Как принимает таблетки? Ведь этим занималась она.

Речь понемногу вернулась – неразборчивая, невнятная, нечеткая.

Но она могла объясниться, и это уже было счастьем. Звонила Льву, беспокоилась, задавала дурацкие вопросы. Умоляла к ней не приезжать. Но он приезжал, брал такси и приезжал. Сидел и плакал. Врач отчитывал его, а Галина Ивановна на врача цыкала.

Потом сообразила и позвонила Софье. Кое-как объяснила ситуацию. Та молча выслушала и сказала, что «с доставкой еды» разберется, а уж со всем остальным – извините. Маша совсем вышла из строя, толку от нее никакого, а вот нанять домработницу – это пара пустяков. Сейчас полно приезжих, ищущих работу с проживанием. Галина Ивановна разнервничалась, забеспокоилась – чужой человек в доме? Чужой человек станет ухаживать за ее Левушкой?

– Ну как хотите, – жестко отрезала Софья. – Я другого выхода просто не вижу. Кстати, Галина, а вам? Что нужно лично вам? Я могу привезти.

Галина Ивановна испуганно отказалась:

– Что вы, у меня все есть! У меня все в порядке! Только Левушка…

– Послушайте, инсульт-то у вас, а не у вашего Левушки! – В Софьином голосе Галина Ивановна уловила и раздражение, и пренебрежение, и насмешку.

«Несчастная женщина, – подумала она, – не понимает, что такое любовь». И заплакала. Всех ей было жалко – и заброшенного, одинокого Левушку, любимого мужа, и несчастную, одинокую и озлобленную Софью. И врачей, которых Галина, как ей самой казалось, окончательно замучила. Только про себя она не подумала. Просто ни разу не вспомнила про себя.

Софья слово сдержала – продукты доставляли из магазина, по списку. Нашла и приходящую домработницу, девицу из молдавского села. Готовить та толком не умела, но сделать пюре и провернуть мясо могла. И на том спасибо.

Через месяц Галина Ивановна вернулась домой. В квартире была непролазная грязь, на посуде следы от жира, плита в следах пригоревшей еды. Любимый муж Левушка – заброшенный и потерянный, со слезящимися глазами и в грязной рубахе.

Отлежав полдня, Галина Ивановна принялась за дела.

Пылесос, швабра, тряпки, ведро. Знакомые и родные приспособления. Как же она по ним соскучилась!

Было тяжело. Даже не так – тяжко. Но справилась, справилась. Нашла в морозилке курицу, поставила в духовку. Почистила картошку. Жарить, как любит Левушка, сил нет, сойдет и отварная.

Пообедали. Муж был счастлив и все гладил ее по руке.

Вместе поплакали. После обеда Левушка перемыл всю посуду.

Галина снова расплакалась. Не узнавала себя – такой стала плаксивой.

Он уложил ее в кровать и ушел в гостиную на диван:

– Отдыхай, милая! Если бы ты знала, как я счастлив, – пробормотал он, поцеловав ее руку.

Она закрыла глаза и подумала: «Если бы ты знал, как счастлива я! Это даже трудно представить. Я выжила. И ты рядом! И все у нас хорошо, потому что мы вместе».

Жизнь начала потихоньку входить в новое русло. Правда, это уже была совсем другая жизнь. Но впервые – впервые! – за всю свою жизнь Лев Николаевич Добрынин боялся не за себя. Впрочем, жизнь его Галочки была отнюдь не чужой. И все-таки он удивлялся незнакомому чувству – беспокойства и страха за другого человека. И удивлялся себе.

Неужели впервые в жизни, на старости лет, он полюбил? Полюбил по-настоящему (фу, как пошло звучит), но получается именно так, по-настоящему – со страхом и болью, нежностью и заботой, жалостью и сочувствием.

Он очень старался помочь своему Галчонку, хотя с его руками (как говаривала Софья, «руки из жопы растут, сиди и не рыпайся») – это было непросто. Руки и вправду всегда были неловкими. А уж теперь, с этим чертовым Паркинсоном…

Галочка его прогоняла:

– Лева, поставь веник на место! Левушка, кастрюлю тебе не отмыть, и не старайся!

Ни про какой сценарий разговора не было – его дрожавшие руки и ее правая, полумертвая.

После долгого и упорного, до скандалов, Галочкиного сопротивления наняли домработницу.

А в августе уехали в Плес, в санаторий. Волга, крутые берега, песчаные пляжи. Леса, грибы, ягоды. Местные сливы и яблоки, купленные у бабулек. Вяленая рыбка, рыбка копченая. Красота!

– Мы еще поживем, родная, – шептал Лев Николаевич, обнимая Галину по ночам. – Еще поживем, любимая! Ты же мне веришь?

Галочка, уткнувшись лицом в его плечо, сладко посапывала.

– Спокойной ночи, – шептал он, осторожно целуя пухлое, рыхлое плечо. – Спокойной ночи, любимая.

Галина Ивановна умерла через три года – в одну минуту, слава богу, без мучений. Тут же вызванная «Скорая» констатировала смерть – предположительно от мозгового кровоизлияния. Но точно покажет вскрытие.

– А можно… не вскрывать? – тихо спросил он.

– Положено. Скончалась-то дома, – равнодушно ответил доктор. – Такие правила. А вам-то что? Пусть вскрывают. По протоколу.

– Справку выписал? – Добрынин поднял на него глаза.

Тот кивнул.

– Ну и давай, лепила! Вали.

Откуда всплыли эти слова? Откуда? Сто лет он не слышал их и никогда не произносил.

Да и какая разница? Теперь у него не было Галочки.