Они разговаривали. Сидели на лавочке в роще и разговаривали. В несчастье с сыном Лев Николаевич упорно обвинял свою бывшую жену.

Аля робко возразила:

– Но ведь ты же отец! Ты тоже… мог! Она одна не справлялась, как ты этого не понимаешь? Ей одной было трудно!

– Брось, – отмахнулся дед и передразнил: – «Трудно»! А болтаться по кабакам и премьерам было не трудно? У этой своей дуры Муси сидеть по неделям было не трудно? Утешать ее, бедную? А в это время ее сын погибал!

– Твой сын, – твердо ответила Аля. – И твой в том числе.

Дед не ответил, обиделся. Но отошел быстро: и вправду, легкий характер. Ба долго помнит обиды, прощать не умеет. А дед – раз и смахнул, как волос с рукава!

Однажды он попросил Алю принести диплом – полюбоваться.

Посмеиваясь, она принесла. Дед поставил его на комод и отошел на пару шагов. Обошел справа, слева и попросил в следующий раз принести фотоаппарат – сфотографироваться на фоне.

Аля смеялась.

Настроение у него менялось каждые полчаса. То хохмит, то хмурится и плачет. «Старость», – оправдывался он.

Однажды выдал:

– Как мы виноваты перед твоей матерью, Алечка! И нет нам прощения. Но знаешь, она умница! Спасла себя и тебя, все поняла про нашу семейку. И не в одном Сашке было дело, точнее – не в нем одном. Во всех нас. Мы же ни ее, ни тебя не замечали – все жили своими проблемами. Только раздражались – путается кто-то под ногами, пищит по ночам. А кто? Да бог его знает! Какое-то насекомое! Я же на руки тебя, младенца, ни разу не взял! И Сонька не брала, я знаю. Ты ей не верь, если будет рассказывать! Я даже имени твоей мамы не помню… И что, после этого я человек? Я и Галочке этого не рассказывал – стеснялся. Как же так? Девочку с младенцем – и на улицу? Нет, никто ее не выгонял. Вернее, никто этого не произнес вслух. Но она, умница, все понимала! И никто, ни я, ни Сонька, ни твой отец не бросились вас догонять. Никто, понимаешь? Правда, Сашка тогда усмехнулся: «Вернется, куда денется! Ей некуда идти».

А Сонька просто махнула рукой: «Вернется не вернется, какая разница?» Какой это грех, девочка! Никогда не отмолить. И что скажешь – и здесь не она виновата? Сама ведь женщина, мать. И не удержать кормящую мать с ребенком? Не остановить, не закрыть собой дверь?

– Дед, – вздохнула Аля, – она во всем повинилась. И вообще… Женщина, потерявшая ребенка, неподсудна.

К Лайме Аля не поехала – в то лето в Юрмале шли беспрерывные дожди, был холод, и пляжи были мокрые, пустынные.

В конце июля, в дедов день рождения, когда Аля пришла к нему с шампанским и тортом, он преподнес ей подарок.

– Мне? – удивилась она. – Именинник-то ты. А я здесь при чем?

Открыла коробочку и обалдела – сережки с бриллиантами. Да с такими крупными и красивыми! В розочке из белого металла.

– Белое золото, – важно кивнул дед. – А камень чистый, ноль семь карат, вон бумага!

При чем тут бумага? Аля тут же надела серьги и покрутилась перед зеркалом. Под ярким электрическим светом камни играли и вспыхивали синими, зеленоватыми и желтыми всполохами.

Чмокнула деда в щеку. Тот, не просто довольный – счастливый, с радости выпил полбокала шампанского и через пять минут ушел спать.

Аля вымыла посуду, убрала со стола, подмела пол, заглянула к нему – все спокойно.

В прихожей перед зеркалом еще повертела головой – сверкают! Ах, как сверкают! Переливаются.

Только вряд ли она станет надевать такую красоту и роскошь на работу. Точно нет – неудобно.

Глянув на подарок, ба скорчила мину:

– Камень чистый, не спорю. Но оформление! Барахло. Вкуса как не было, так и нет, ничего удивительного. Нравится – носи. Только я бы переделала. Слишком избито и пошло.

Ничего переделывать Аля не стала. Подарок деда, пусть все останется как есть. Тем более никакой пошлости она здесь не видела – ба все придумала от ревности и вредности.

Аля готовилась к взрослой жизни.

Стелла сшила ей костюмы: два теплых, пиджак, узкая юбка. И два облегченных – один с юбкой в полоску и однотонным пиджаком, в цвет одной из полос, другой – светлый беж, кофе с молоком, по словам Стеллы, индийский шелк. Прохладно и легко, правда, и мнется здорово. На то и натуральный, не ацетат. Хуже было с тем, что надевалось под пиджаки. Умница Стелла предложила вариант мужской рубашки – планка с пуговицами, манжет, острый воротник. Цвет – голубой, серый, салатный. И в пир, и в мир.

Ну и сшила парочку. Красота!

За неделю до первого сентября сделала стрижку и маникюр – впервые в жизни. Лак выбрала светлый, бежевый, от трех слоев отказалась.

Ей было страшно, она совсем перестала спать по ночам. Видела, как расплываются синяки под глазами, как осунулась. «Вот тебе и подготовилась, – вздыхала она, – вот и пойду детей пугать! Баба-яга в стане врага. Ладно, подкрашусь, подрумянюсь, причешусь и буду похожа на человека».

Тридцатого, в пять вечера, в дверь раздался звонок. Ба была в гостиной, с кем-то болтала по телефону. Аля была у себя – читала. Нашарив тапочки и накинув халат, нехотя встала. У зеркала в коридоре поправила волосы. Бабушка, запахивая халат, глядела в глазок и переспрашивала:

– Кто-кто? Участковый?

На пороге стоял милиционер весьма юного возраста.

В форме и в фуражке, которая держалась на его оттопыренных, смешных, как у Чебурашки, ушах. Он покраснел, смущенно покашлял и приложил руку к виску:

– Разрешите представиться: ваш новый участковый Юрий Владимирович Котиков.

Бабушка рассеянно кивнула и глянула в его раскрытое удостоверение:

– Чем обязаны, товарищ милицейский? Мы что-то нарушили?

Тот покраснел еще больше:

– Да ничего вы не нарушали, гражданка Добрынина! Просто пришел с целью ознакомления населения. – И тут же поправился: – Познакомиться пришел, Софья Павловна, со своим контингентом.

– А контингент – это, стало быть, мы? – съязвила Аля.

– Ну и отлично, – встряла ба. – Пойдемте пить чай, товарищ участковый. Ведь знакомство предполагает чаепитие, верно?

Участковый по фамилии Котиков совсем растерялся – похоже, чай ему предложили впервые. Огляделся, повесил фуражку на вешалку, одернул мундир и посмотрел на свои ботинки.

– Снимать не нужно, – успокоила его ба. – На улице чисто и сухо.

Тот, кажется, выдохнул с облегчением. «Наверняка носки с дырками», – подумала Аля, собиравшаяся немедленно исчезнуть, и ехидно улыбнулась:

– Ну проходите, товарищ Фуражкин!

Исчезнуть не удалось: под строгим взглядом ба она обреченно поплелась на кухню.

– Может быть, вы голодны? – участливо поинтересовалась Софья Павловна. – Обед предложить вам не можем, мы те еще кулинарки, питаемся в основном бутербродами, увы… Бутербродик?