Я вспоминаю ее гортанные стоны, возгласы «о боже» с придыханием, и у меня сразу же встает.

– Мне очень нравится.

– Господи, мне так стыдно, – бормочет она, сильно покраснев.

– Эй, как по мне, так пусть уж лучше женщина будет громкой, а не тихой. Нет ничего хуже тихих оргазмов. Я как-то переспал с одной девушкой, так она во время всего процесса не издала ни звука. Серьезно, я не имел ни малейшего понятия, хорошо ей или нет, а потом, когда все закончилось, она повернулась ко мне и поблагодарила за несколько оргазмов.

Элли присвистывает.

– Врешь.

– Я никогда не вру.

– Ты… слушай, и правда. Я начинаю думать, что еще никогда не встречала настолько честных людей.

– Еще одно требование, чтобы жить жизнью Дина: говори, что думаешь, и думай, что говоришь.

– И делай, что хочешь?

– И делай, что хочешь, – эхом повторяю я.

– По-моему, мне очень нравится жить жизнью Дина.

«По-моему, мне очень нравишься ты», – чуть не брякаю я.

К счастью, мне удается промолчать, потому что… что за фигня? Мне нравится трахаться с ней. С Элли приятно общаться и классно трахаться – вот и все. Она и сама твердо убеждена, что у нас ни к чему не обязывающий роман, так что согласится со мной на все сто процентов.

Но через несколько часов, когда я останавливаю машину перед трехэтажным краснокирпичным особняком в Бруклин-Хайтс, Элли ошеломляет меня:

– Может, придешь завтра к нам на ужин?

Приглашение оказывается настораживающим и совершенно неожиданным.

И настораживающим.

Или я уже говорил это?

Паника, видимо, отражается и на моем лице, потому что Элли торопливо добавляет:

– Я не обижусь, если откажешься. Честно, говори «нет», если хочешь. Просто я представила, как ты будешь праздновать День благодарения в одиночестве, пока вся твоя семья уминает тропическую индейку на Сен-Бартелеми, и это была такая унылая, мрачная картина, что я решила предложить тебе поужинать с нами.

– Что… – я прочищаю горло, – что ты скажешь своему отцу?

Она пожимает плечами.

– Скажу, что ты мой приятель из университета и тебе больше некуда пойти. Не будет ничего такого, обещаю. Вы будете говорить о хоккее, я приготовлю ужин, посмотрим футбол, а потом с вероятностью в сорок процентов заработаем пищевое отравление. Старый добрый День благодарения в семье Хейзов.

Я усмехаюсь.

– Звучит здорово. – Я взвешиваю все «за» и «против». – Хорошо, я согласен. К которому часу мне быть?

– Можешь приехать к четырем, но, скорее всего, мы не сядем за стол до пяти.

Я киваю.

– Ладно, отлично. – Она печально улыбается. – А теперь помоги мне вытащить чемодан из багажника, а то я сломаю себе спину, если попробую поднять эту громадину сама.

Дин

Отец Элли невзлюбил меня с первого взгляда.

Я уверен, что, если бы сказал это Элли, она бы отмахнулась и ответила что-то типа «он просто очень придирчивый» или «ой, он такой со всеми». Но она бы ошиблась.

Джо Хейз проникается ненавистью ко мне с той самой минуты, как открывает дверь и видит на пороге меня. И – уф – я ощущаю себя разряженным болваном. Элли сказала мне одеться «прилично», так что я выбрал белую классическую рубашку от Тома Форда и серые брюки от Армани. Пиджак я надевать не стал, но моя черная куртка от Ральфа Лорена заставляет отца Элли, который одет в спортивные штаны и фланелевую рубашку, нахмуриться.

– Ты и есть тот самый приятель Эй-Джей? – рявкает он.

Я морщу лоб.

– Эй-Джей?

– Моей дочери, Эллисон Джейн? – Мистер Хейз, кажется, сердит из-за того, что ему приходится объяснять мне все это.

– О, э-э-э, да, сэр. Только я знаю ее как Элли.

– Но не знаешь ее прозвища? – Он насмешливо фыркает. – Не такой уж ты и друг, а?

Буркнув мне «входи», он неуклюже разворачивается. Ходьба дается ему с трудом, и он тяжелой походкой идет вперед, опираясь на тонкую трость.

Элли предупредила меня, что у ее отца рассеянный склероз. Еще она посоветовала мне не поднимать эту тему в разговоре, потому что ему не нравится говорить о своей болезни и он оторвет мне голову, если я даже вскользь упомяну о ней. Так что я молчу, но даже мне, человеку, далекому от медицины, видно, что сейчас он страдает от боли.

Я следую за мистером Хейзом через неожиданно просторный первый этаж, где на полу сияет паркет, а деревянные детали и двери, видимо, сохранились с тех времен, когда этот особняк был построен. Элли с отцом занимают два нижних этажа, где, как мне коротко поведали, располагаются четыре спальни и три ванные. Либо их семья купила этот дом до того, как Бруклин-Хайтс стал элитным, либо профессиональные хоккейные скауты зарабатывают намного больше, чем я думал.

Мы заходим в большую гостиную с эркером, который выходит на аккуратный сад и патио.

– Вы увлекаетесь садоводством? – вежливо спрашиваю я.

– За садом ухаживает соседка сверху. – Папа Элли сердито смотрит на меня.

Ну ладно.

– Дин, привет.

Слава богу, в комнате появляется Элли, и я с облегчением смотрю на ее синее платье длиной до колен. Не такое уж нарядное, но вполне милое, чтобы я перестал чувствовать себя так, будто заявился на чаепитие в смокинге.

– Хочешь чего-нибудь выпить? – спрашивает Элли, быстро обняв меня.

Я смотрю на диван из коричневой кожи, куда медленно опускается мистер Хейз. Он прислоняет трость к подлокотнику, берет бутылку пива с кофейного столика и поднимает ее ко рту. Его рука сильно дрожит. Заметив, что я пялюсь на него, папа Элли снова сердито хмурится.

– Э-э-э… – я поспешно сглатываю. – Пиво подойдет.

– «Корс» или «Бад»?

– «Бад».

Элли кивает.

– Сейчас принесу.

И я снова оказываюсь наедине с мрачным мистером Хейзом, чьи голубые глаза сейчас прикованы к плоскому экрану телевизора, по которому транслируют игру «Лайонс»[14]. Он ниже меня сантиметров на двенадцать, легче килограммов на четырнадцать и все равно пугает меня до чертиков. Наверное, он был силовым игроком: коренастый, с широкой грудью. И угрюмый.

– Чего ты ждешь, красавчик? Сядь уже.

Красавчик?

Проклятье. И зачем я так выпендрился? Отец Элли лишь взглянул на мои дорогие шмотки и, наверное, сразу же решил, что я богатенький засранец.