В этом исследовании мы решительно высказались в пользу душии против комичной и вместе с тем жалкой психологии без души. Для нас являетсяеще вопросом, можно ли совместить психологию с душой, можно ли вообще науку,ищущую раскрытия законов причинности и норм мышления и желания, поставить рядомс свободой мышления и желания. Даже принятие особой «психической причинности»мало поможет делу: психология, показав наконец свою собственную неспособность,дает тем самым блестящее доказательство в пользу понятия свободы, понятиявообще осмеянного и поруганного.

Этим мы еще не провозглашаем новой эры в областирациональной психологии. Напротив, если согласиться с Кантом, тотрансцендентальная идея души является для нас руководящей нитью при восхождениив ряду условий вплоть до необусловленного, а не наоборот, т.е. при «схождении кобусловленному». Нужно только отвергнуть все попытки вывести этонеобусловленное из обусловленного, вывод, который неизменно преподносится нам вконце какой-нибудь книги в 500 – 1500 страниц. Душа есть регулирующий принцип,который должен лежать в основе и руководить нами при всяком истиннопсихологическом, но не относящимся к области анализа ощущении, исследовании. Впротивном случае, сколько старания, любви и понимания мы ни вложили бы в этодело, всякое изображение психологической жизни человека в самой существеннойчасти своей страдало бы роковым пробелом.

Совершенно непонятно, откуда взялось столько мужества уисследователей легко разделаться с понятием «я» только на том основании, что«я» не поддается восприятию в той форме, в какой мы воспринимаем цвет апельсинаили вкус щелочи. Тем более странно, что эти исследователи даже не пыталисьанализировать такие чувства, как стыд и вина, вера и надежда, страх ираскаяние, любовь и ненависть, тоска и одиночество, тщеславие ивосприимчивость, жажда славы и потребность в бессмертии. Каким иным путем хотятМах и Юм объяснить один только факт стиля, как не с помощью индивидуальности?Далее: животные ничуть не боятся своего отражения в зеркале, но ни один человекне в состоянии будет провести свою жизнь в зеркальной комнате. Может быть, этотстрах следует себе объяснить «биологически», «дарвинистически» страхом передсвоим двойником (которого, интересно заметить, нет у женщины)? Стоит тольконазвать слово двойник для того, чтобы вызвать сильнейшее сердцебиение умужчины. Здесь эмпирическая психология совершенно бессильна, здесь нужнаглубина. Ибо как можно все эти явления свести к отдаленной стадии дикости. животности,когда человечество лишено было той безопасности, которую в состоянии доставитьодна только цивилизация, как это сделал Мах, признав страх у маленьких детейпережитком онтогенетического развития? Я об этом только вскользь упомянул стем, чтобы по ставить на вид «имманентным» и «наивным реалистам», что в нихсамих имеется много такого, о чем они…

Почему человека неприятно задевает, когда говорят, что онпринадлежит к ницшеанцам, гербартианцам, вагнерианцам и т.д.? Словом, когда егоподводят под определенное понятие? Ведь такой случай наверное приключился и сМахом, когда кто-либо из милых друзей хотел его причислить к позитивистам,идеалистам и т.п. Неужели он серьезно думает. что чувство, которое вызывают внас подобные определения со стороны других людей, можно исчерпывающе объяснитьполной уверенностью в одиночности совпадения «элементов» в одном человеке, чтоэто чувство есть не что иное, как оскорбленный расчет вероятности? Однако эточувство не имеет ничего общего с тем явлением, когда мы, например, не согласныс каким-нибудь научным тезисом. Его не следует смешивать также с тем чувством,которое испытывает человек, когда он сам причисляет себя, например, квагнерианцам. В глубочайших основах этого чувства кроется положительная оценкавагнерианства, так как сам говорящий – вагнерианец. Человек искренний всегдасознается, что подобным признанием он имел в виду возвысить Вагнера. Впризнаниях других людей мы чувствуем, что человек имел в виду как раз обратное.Отсюда мы видим, что человек может о себе сказать очень много такого, что емукрайне неприятно слышать от других.

Где же источник этого чувства, которое свойственно дажелюдям, низко стоящим? Он находится в сознании, может быть, даже очень неясного,своего «я», своей индивидуальности, которая чувствует себя стесненной подобнымиопределениями. Этот протест есть зародыш всякого возмущения.

Как-то нелепо с одной стороны признавать Паскаля и Ньютонавеликими мыслителями, а с другой стороны приписывать им целый ряд самыхбессмысленных предрассудков, с которыми «мы» давно уже расстались.Действительно ли мы ушли уже так далеко от того времени со всеми нашимиэлектрическими дорогами и эмпиричесими психология-ми? Неужели, действительно,культура (если только существуют культурные ценности) измеряется состояниемнауки, которая всегда имеет характер социальный, но не индивидуальный, числомлабораторий и народных библиотек? Является ли культура чем-то внешним поотношению к человеку, не лежит ли она прежде всего в нем самом?

Можно, конечно, ставить себя выше Эйлера, величайшегоматематика всех времен, который говорит: «То, что я делаю в настоящий момент,когда пишу письмо, я делал бы совершенно так же, если бы находился в теленосорога». Я не берусь защищать эту мысль Эйлера, она очень характерна для математика,художник никогда ничего подобном не сказал бы. Тем не менее, я считаю глубоконеосновательным видеть в ней один только смешной курьез и оправдывать Эйлераобщей «ограниченностью его времени», не дав себе труда понять содержание этоймысли.

Итак, невозможно обойтись без понятия «я» в психологии, покрайней мере, по отношению к мужчине. Приходится, правда, сомневаться,совместимо ли это понятие с номотетической психологией в Виндельбандовскомсмысле, имеющей своей целью установить определенные психологические законы. Ноэто обстоятельство нисколько не умаляет значения нашего положения онеобходимости понятия «я». Быть может, психология вступит на тот путь, которыйбыл указан ей в одной из предыдущих глав и, таким образом, превратится втеоретическую биографию. Только тогда она познает истинные границы всякойэмпирической психологии.

Тот факт, что всякое исследование мужской психологии вконечном счете сталкивается с чем-то неделимым, неразлагаемым, с ineffabile,поразительно совпадает с тем, что равномерные явления «duplex», «multiplexpersonality» раздвоения или умножения человеческого «я», наблюдались только уженщин. Психика абсолютной женщины разложима до последнего атома. Мужскаяпсихика не поддается полному разложению на составные части. Этого не в состояниисделать самая совершенная характерология, не говоря уже об эксперименте. В нейзаключено ядро сущности, не поддающееся дальнейшему делению. Ж —агрегат, апотому она диссоциируема, делима.

Поэтому-то так смешно и забавно слышать разговоры гимназистов(гимназист, как платоновская идея) о женской душе, о женском сердце и егомистериях, о душевном складе современной женщины и т.д. Вера в женскую душуявляется, кажется, в настоящее время и доказательством выдающихся качествакушера. По крайней мере, женщины очень охотно слушают, когда им говорят оженской душе, хотя они отлично (в форме гениды) знают, что все это – ерунда.Женщина – сфинкс! Ничего более нелепого нельзя было сказать! Вряд ликакая-нибудь чепуха превзойдет эту! Мужчина бесконечно загадочнее, несравненносложнее. Достаточно выйти на улицу, чтобы убедиться, что у женщины нет ниодного такою выражения лица, которое сразу не стало бы ясным и понятным длянас. Как бесконечно беден у женщины регистр ее чувств, ее настроений! Вместе стем мы на лице мужчины часто видим такое выражение, которое можно отгадатьтолько в результате продолжительного напряжения мысли.