вделанных в стену, полуразрушенных часах, виден был их сложный механизм и неподвижно застывшие гири.

– Эти две буквы «Н»… – начал было Вальдемар.

Но император не слушал ответа. Люпен снова зашевелился, открыв глаза и произнося невнятные звуки. Он встал, прошел через зал и снова в изнеможении упал.

И началась борьба, отчаянная борьба его мозга, нервов и воли против парализовавшего его оцепенения, борьба умирающего со смертью, борьба жизни с небытием.

Это была крайне мучительная картина.

– Он страдает, – прошептал Вальдемар.

– Или играет страдание, – заявил император, – причем играет блистательно. Каков комедиант!

– Укол, доктор, – пробормотал Люпен, – укол кофеина… немедленно…

– Вы позволите, ваше величество? – спросил доктор.

– Конечно… До полудня нужно делать все, что он хочет. Я дал ему обещание.

– Сколько минут… до полудня? – продолжал Люпен.

– Сорок, – ответили ему.

– Сорок?.. Я успею… Наверняка успею… так надо…

Он обхватил голову руками.

– А-а! Если бы у меня был мой мозг, настоящий, здравый мозг, который мыслит! Это было бы делом одной секунды! Остался лишь один неясный пункт… Но я не могу… моя мысль ускользает… я не в силах ее ухватить… Это жестоко…

Плечи его вздрагивали. Неужели он плакал?

Слышно было, как он повторял:

– 813… 813…

Потом потише:

– 813… Восемь… один… три… да, конечно… но почему?.. Этого недостаточно…

Император прошептал:

– Он меня волнует. С трудом верится, что человек может так играть роль…

– Половина… три четверти…

Прижав ладони к вискам, Люпен оставался неподвижен.

Император ждал, не спуская глаз с хронометра, который держал Вальдемар.

– Еще десять минут… еще пять…

– Вальдемар, твой автомобиль здесь? Люди готовы?

– Да, ваше величество.

– Твой хронометр со звоном?

– Да, ваше величество.

– Тогда с последним звуком в полдень…

– Однако…

– С последним звуком в полдень, Вальдемар.

В этой сцене поистине было что-то трагическое, своего рода величие и торжественность, которые окрашивают часы при ожидании возможного чуда. Казалось, будто вот-вот прозвучит голос самой судьбы.

Император не скрывал своей тревоги. Этот странный авантюрист, который звался Арсеном Люпеном, необычайную жизнь которого он знал, этот человек волновал его… И, решив покончить со всей этой сомнительной историей, он тем не менее не мог помешать себе ждать… и надеяться.

Еще две минуты… еще одна минута. Потом стали считать по секундам.

Люпен, казалось, спал.

– Пора, приготовься, – обратился император к графу.

Послышался серебряный звон хронометра… один, два, три, четыре, пять…

– Вальдемар, подтяни гири старых часов.

Всеобщее изумление. Это заговорил Люпен, причем очень спокойно.

Вальдемар только пожал плечами, возмущенный обращением на «ты».

– Повинуйся, Вальдемар, – сказал император.

– Ну да, повинуйся, дорогой граф, – настаивал Люпен, который вновь обрел свою иронию, – тянуть лямку – это по твоей части, а теперь потяни за лямки часов… поочередно… одну, вторую… чудесно… Вот как заводили часы в былое время.

И в самом деле, часы пошли, слышалось их регулярное тиканье.

– Теперь стрелки, – сказал Люпен. – Поставь их чуть раньше полудня… Не двигайся… дай мне…

Он встал и подошел к циферблату на расстояние одного шага, не больше, все его существо напряглось, глаза застыли.

Прозвучали двенадцать ударов, двенадцать тяжелых, гулких ударов.

Долгое молчание. Ничего не произошло. Однако император ждал, словно был уверен – что-то должно произойти. И Вальдемар, выпучив глаза, не шелохнулся.

Люпен, склонившийся над циферблатом, выпрямился и прошептал:

– Прекрасно… я понял.

Вернувшись к своему стулу, он скомандовал:

– Вальдемар, поставь стрелки на без двух минут полдень. Ах, нет, нет, старина, не против хода… по ходу… Ну да, это будет дольше… но как иначе?

Пробили все часы и получасы, вплоть до половины одиннадцатого.

– Послушай, Вальдемар, – сказал Люпен.

Он заговорил серьезно, без насмешки, словно сам был взволнован и встревожен ожиданием.

– Послушай, Вальдемар, видишь на циферблате маленькое закругленное острие, которое показывает первый час? Это острие подрагивает, не так ли? Положи сверху указательный палец левой руки и нажми. Хорошо. Теперь большим пальцем сделай то же самое с острием, которое показывает третий час. Хорошо… Правой рукой нажми острие восьмого часа. Хорошо. Благодарю тебя. Ступай садись, дорогой.

Мгновение, потом большая стрелка передвинулась, коснулась двенадцатого острия… И снова пробило полдень.

Люпен, сильно побледнев, безмолвствовал. В молчании прозвучал каждый из двенадцати ударов.

На двенадцатом ударе послышался звук какого-то выключения. Часы резко остановились. Маятник застыл.

И внезапно возвышавшийся над циферблатом бронзовый орнамент в виде бараньей головы упал, обнаружив своего рода маленькую нишу, выдолбленную прямо в камне.

В этой нише находилась украшенная резьбой серебряная шкатулка.

– Ах! – молвил император. – Вы были правы.

– А вы в этом сомневались, ваше величество? – сказал Люпен.

Он взял шкатулку и подал ему.

– Пусть его величество соблаговолит открыть сам. Там письма, которые его величество поручил мне искать.

Император открыл шкатулку и вздрогнул от удивления.

Шкатулка была пуста.

III

Шкатулка была пуста!

Развязка представлялась неожиданной, ошеломляющей, непредсказуемой. После успеха подсчетов, осуществленных Люпеном, после столь изобретательной разгадки секрета часов император, не сомневавшийся больше в финальном успехе, казалось, был в замешательстве.

Напротив него Люпен, бледный, со стиснутыми зубами, с налитыми кровью глазами, исходил яростью и бессильной ненавистью. Он вытер покрывшийся потом лоб, потом живо схватил шкатулку, перевернул ее, осмотрел, как будто надеялся отыскать второе дно. Наконец, для большей верности, в приступе ярости раздавил ее, стиснув с неодолимой силой.

Это его утешило. Он вздохнул свободнее.

– Кто это сделал? – спросил его император.

– Все тот же человек, ваше величество, тот, кто следует по той же дороге, что и я, и идет к той же цели, – убийца господина Кессельбаха.

– Когда?

– Этой ночью. Ах, ваше величество, почему после выхода из тюрьмы вы не оставили меня свободным! Свободный, я прибыл бы сюда, не потеряв ни часа. Я прибыл бы раньше него! Раньше него я дал бы золота Изильде!.. Раньше него прочитал бы дневник де Мальреша, старого французского слуги!

– Вы, значит, думаете, что он действовал на основании откровений этого дневника?..

– Конечно, ваше величество, у него-то было время их прочитать. И втихомолку, осведомленный, не знаю где и кем, обо всех наших передвижениях, он усыпил меня, чтобы развязать себе руки на эту ночь.

– Но дворец охраняют.

– Его охраняют ваши солдаты. Разве для таких людей, как он, это имеет значение? Я не сомневаюсь, впрочем, что Вальдемар сосредоточил свои поиски на подсобных помещениях, оголив таким образом двери дворца.

– Но бой часов? Эти двенадцать ударов ночью?

– Игра, ваше величество! Игра, чтобы помешать часам звонить!

– Все это кажется мне совершенно невероятным.

– А мне все это кажется вполне ясным. Если бы можно было сейчас же обыскать карманы всех ваших людей или узнать обо всех расходах, которые они