об этом скажете, дорогой Вальдемар? Вот потеха… ни малейшего представления…

Письма императора

I

Развалины Вельденца, хорошо знакомые всем, кто посещает берега Рейна и Мозеля, представляют собой руины старинного феодального замка, построенного в 1277 году архиепископом Фистингена. Возле огромной главной башни, развороченной войсками Тюренна, – уцелевшие стены большого дворца эпохи Возрождения, где в течение трех веков обитали великие герцоги Дё-Пон.

Именно этот дворец был разграблен восставшими подданными Германа II. Пустые окна являли собой две сотни зияющих дыр на четырех фасадах. Все деревянные панели, обивка, большая часть мебели были сожжены. Приходилось шагать по обуглившимся перекладинам паркетных полов, и временами сквозь разрушенные потолки виднелось небо.

За два часа Люпен в сопровождении своего эскорта обошел все.

– Я очень вами доволен, дорогой граф. Не думаю, что когда-либо мне доводилось встречать столь осведомленного и, большая редкость, столь молчаливого проводника. А сейчас, если позволите, надо пообедать.

По сути, теперь Люпен знал не больше, чем раньше, и его замешательство лишь возрастало. Чтобы выйти из тюрьмы и поразить воображение своего посетителя, он блефовал, притворяясь, будто все знает, а на самом деле он еще только выяснял, с чего начать поиски.

«Дела плохи, – говорил он себе, – как нельзя более плохи».

Впрочем, он не обладал в полной мере своей обычной проницательностью. Он был одержим одной навязчивой идеей, мыслью о неизвестном, о чудовище, об убийце, который, он знал, идет по его пятам.

Каким образом таинственный персонаж отыскал его следы? Как он узнал о выходе Люпена из тюрьмы и движении в сторону Люксембурга и Германии? Была ли то чудодейственная интуиция? Или все дело в точной информации? Но тогда какой ценой, какими обещаниями или угрозами он мог ее добиться?

Все эти мысли неотступно терзали ум Люпена.

Около четырех часов дня, после новой прогулки по руинам, во время которой он безуспешно исследовал камни, измерял толщину стен, внимательно осматривал форму и облик предметов, Люпен спросил графа:

– Не осталось ли какого-нибудь слуги последнего великого герцога, который бы проживал в замке?

– Вся прислуга того времени разбрелась кто куда. Лишь один продолжал жить в окрестностях.

– И что с ним?

– Два года назад он умер.

– Бездетным?

– У него был сын, который женился и был изгнан, как и его жена, за скандальное поведение. Они оставили самого младшего из своих детей, девочку по имени Изильда.

– Где она живет?

– Здесь, в конце подсобных помещений. Ее дед служил гидом для посетителей в то время, когда замок можно было осматривать. С тех пор маленькая Изильда всегда проживала в этих развалинах, где ее терпели из жалости: бедное, невинное существо, которое едва говорит и не знает, что говорит.

– Она всегда была такой?

– Вроде бы нет. Разум мало-помалу оставил ее годам к десяти.

– Вследствие какого-то горя или испуга?

– Нет, без всякого повода, как мне сказали. Отец был алкоголиком, а мать покончила с собой в приступе безумия.

Подумав, Люпен заявил:

– Я хотел бы встретиться с ней.

Граф как-то странно улыбнулся.

– Встретиться с ней вы, конечно, можете.

Выяснилось, что Изильда как раз находится в одной из комнат, которую ей оставили.

Люпен был удивлен, обнаружив премиленькое существо, чересчур худенькое, чересчур бледное, но почти красивое, со светлыми волосами и нежным личиком. Во взгляде ее зеленоватых глаз застыло смутное, отстраненное выражение, как в глазах слепой.

Он задал ей несколько вопросов, на которые Изильда не ответила, и еще другие, на которые она отвечала бессвязными фразами, словно не понимала ни смысла обращенных к ней слов, ни смысла слов, которые произносила сама.

Люпен настаивал, с большой нежностью взяв ее за руку и ласковым голосом расспрашивая о том времени, когда она была еще в разуме, о ее дедушке, о воспоминаниях, которые могла пробудить в ней детская жизнь на свободе среди величественных руин замка.

Безучастная, с застывшим взглядом, Изильда безмолвствовала, хотя, возможно, и была взволнованна, однако волнение не могло пробудить ее дремлющий ум.

Люпен попросил карандаш и бумагу. Карандашом он написал на чистом листе «813».

Граф опять улыбнулся.

– А-а! Что вызвало у вас смех? – раздраженно воскликнул Люпен.

– Ничего… ничего… Мне интересно… очень интересно…

Девушка взглянула на листок, который ей протягивали, и с рассеянным видом отвернулась.

– Не получается, – насмешливо произнес граф.

Люпен написал буквы «Апоон».

Все то же невнимание Изильды.

Люпен не бросил своих попыток и стал чертить в несколько приемов все те же буквы, но каждый раз оставлял между ними интервалы, которые менялись. И каждый раз зорко следил за лицом девушки.

Она не шелохнулась, глаза ее были прикованы к бумаге с безразличием, которое ничто, казалось, не в силах возмутить.

Но вдруг она схватила карандаш, вырвала из рук Люпена последний листок и, словно под воздействием внезапного озарения, вписала две буквы «Л» в промежутке, оставленном Люпеном.

Тот вздрогнул.

Образовалось слово: «Аполлон».

Между тем Изильда не выпускала из рук ни карандаш, ни листок и судорожно сжатыми пальцами, с напряженным выражением лица пыталась подчинить свою руку неуверенному велению своего бедного мозга.

Люпен ждал, охваченный дрожью.

Как одержимая, она быстро написала одно слово – «Диана».

– Еще слово!.. Другое слово! – с жаром попросил он.

Вцепившись в карандаш, Изильда сломала грифель, написала обломком большое «Ю» и в изнеможении бросила карандаш.

– Еще слово! Так надо! – приказал Люпен, схватив ее за руку.

Но по ее глазам, снова безучастным, он понял, что та мимолетная вспышка восприимчивости больше не повторится.

– Пошли отсюда, – сказал он.

Люпен уже удалялся, когда она бросилась бежать и преградила ему дорогу. Он остановился.

– Чего ты хочешь?

Она протянула открытую ладонь.

– Как! Денег? Это в ее привычках, просить милостыню? – обратился он к графу.

– Нет, – ответил тот, – и я не могу понять…

Изильда достала из кармана две золотые монетки, радостно постукивая ими друг о друга.

Люпен осмотрел их.

То были французские монеты, совсем новенькие, с указанием года выпуска.

– Где ты это взяла? – с волнением воскликнул Люпен. – Французские монеты! Кто тебе их дал?.. И когда?.. Сегодня? Говори!.. Отвечай!

Он пожал плечами.

– Какой же я дурак! Как будто она может мне ответить!.. Дорогой граф, прошу вас одолжить мне сорок марок… Спасибо… Держи, Изильда, это тебе…

Она взяла обе монетки и, сжав их в ладони вместе с двумя другими, позвенела ими, а потом, протянув руку, показала на развалины дворца эпохи Возрождения – казалось, ее жест особо выделял левое крыло и верхушку этого крыла.

Было ли это машинальное движение или следовало рассматривать его как благодарность за две золотые монетки?