Кесри сомневался, что двум юнцам, не достигшим и двадцати лет, достанет ума осуществить задуманное. Так и вышло: беглецов взяли на паромном причале.

На совещании у капитана Ми было решено, что дезертиров предадут военно-полевому суду и обвинитель, в острастку другим, потребует высшей меры наказания – смертной казни. Однако не менее важно было выяснить причину дезертирства и наличие сообщников в батальоне. Капитан Ми распорядился, чтобы Кесри допросил беглецов.

Показания арестованных, допрошенных раздельно, почти во всем совпали. Недовольства их, главное из которых касалось размера жалованья, были знакомы. Известие, что в походе денежное содержание индийских военных будет меньше, чем у англичан, вызвало взрыв негодования, Кесри и сам этому был отнюдь не рад.

Неравенство выплат уже давно задевало сипаев. Довод военного министерства – англичанам платят больше, поскольку им приходится служить на чужбине, – мало кого убеждал. И сейчас лицемерность его стала явной: Китай – чужбина для тех и других, так почему же белые получают больше индусов? Однако ропотом все и закончилось – никто не желал напрашиваться на трибунал.

Вторым номером в списке недовольств дезертиров было устаревшее оружие. Отказ в выдаче новых мушкетов они посчитали унижением их солдатского достоинства. Сей факт вскормил еще одно подозрение: прошел слух, будто суда для транспортировки индийских частей – тоже старье и вряд ли выдержат шторм. Кроме того, ходили пересуды о том, что в случае нехватки провианта все продукты отдадут белым солдатам, а индусам предоставят выбор: жрать картошку и прочую дрянь или подохнуть от голода и болезней.

Обо всем этом Кесри знал, но дезертиры упомянули еще кое-что, ставшее для него полной неожиданностью, – в батальоне циркулировали разговоры о дурных предзнаменованиях и знаках, якобы астролог предрек корпусу гибель, а пурохит объявил бенгальских волонтеров проклятыми.

Кесри обеспокоился: никто не доложил ему об этих толках, что лишь доказывало, как сильно они подействовали на сипаев. Будь в роте этакий Пагла-баба, он бы держал хавильдара в курсе всех солдатских разговоров, а также сумел найти иное толкование знакам, чтобы ободрить бойцов. Вот потому-то в регулярных частях всегда имелся свой отшельник – незаменимая фигура в подобных ситуациях. Однако бенгальские волонтеры – не кадровое подразделение, но пестрое сборище на один поход, и никакой гуру или садху не успеет прижиться в их среде.

На вопрос о зачинщиках, соучастниках и заговорщиках беглецы не ответили. Они молчали, когда их спрашивали, кто их подстрекал к побегу и вообще вел разговоры о дезертирстве. Жестокое избиение не дало результата, и упорное молчание арестантов лишь подтвердило, что подобные разговоры имели место.

Один дезертир оказался дальним родственником Кесри со стороны жены, он был родом из деревни неподалеку от Наянпура. По завершении допроса в кровь избитый парень напомнил об их родстве, повалился наземь и, обхватив колени Кесри, взмолился о пощаде.

Окажись я в его шкуре, подумал Кесри, и я бы, наверное, решил сбежать. Только действовал бы по-умному, а не так безмозгло. Мысль эта распалила в нем злость, и он отбросил руки парня.

– Дарпок аур муракх ке ка рахам? Разве трусы и дураки заслуживают милосердия? Знай, ты сам во всем виноват.

Разумеется, дезертиров приговорили к расстрелу. Капитан Ми решил, что приговор приведут в исполнение солдаты его роты, и поручил Кесри отобрать стрелков. Наведя справки, тот намеренно назначил приятелей осужденных в расстрельный взвод и взялся лично командовать казнью. Гадко, но иначе нельзя.

18 марта 1840

Хонам

Пока Джоду не появился на моем пороге, я даже не предполагал, что наша встреча так сильно меня растрогает. В общем-то, мы не были друзьями, нас ничто не сближало – ни семья, ни вера, ни даже возраст, поскольку он много моложе меня. Нас свел побег с “Ибиса”, но и тогда вместе мы провели всего пару дней, борясь за выживание на острове Большой Никобар, к которому вынесло наш баркас. Затем пути наши разошлись: мы с А-Фаттом отправились в Сингапур, а Джоду, Калуа и серанг Али наняли лодку до порта Мергуи, что на бирманском побережье Тенассерим.

Но вот когда он вошел в мое жилище, в нас обоих будто рухнула какая-то преграда, и мы разрыдались, точно братья, воссоединившиеся после долгой разлуки. Общая тайна нашего побега стала связующим звеном между нами тогдашними и нами нынешними, между прошлым и настоящим. А такие узы намного крепче родственных и дружеских связей.

Я догадывался, что Джоду страшно голоден, и попросил Аша-диди наготовить всякой еды побольше: рис, фасоль, китайскую горькую тыкву, карри из рыбьей головы. Митху напекла лепешек.

Я удостоверился, что все блюда халяльны, чем заслужил благодарность Джоду.

Усевшись по-турецки на полу, он ел руками, закидывая пищу в рот, словно в топку. Время от времени Джоду делал короткие передышки, и я пользовался этими паузами, чтобы узнать, как он оказался в Кантоне.

В Мергуи, поведал Джоду, серанг Али решил, что их троице пора разделиться, и посоветовал товарищам двинуть на восток. И вот Калуа записался матросом на корабль, с грузом опия направлявшийся в Ост-Индию, а Джоду поступил в команду английского брига, владельцем которого был не кто иной, как Джеймс Иннес, чьи махинации причинили горе многим, в первую очередь сету Бахраму.

Джоду не знал, где сейчас боцман Али – прощаясь, тот обмолвился о порте Куангбинь в Южно-Китайском море.

Конечно, товарища моего интересовало, что за это время произошло со мной. Я рассказал, как в Сингапуре А-Фатт встретился со своим отцом, сетом Бахрамом, который взял меня к себе секретарем. Джоду поразился, узнав, что во все время опийного кризиса я был в Кантоне; удивительное дело: наши пути могли пересечься еще год назад, в тот день, когда его вели в тюрьму.

Все тарелки он очистил мгновенно – оголодавший тигр не справился бы скорее, однако, насытившись, ничуть не осоловел, а, напротив, буквально пыхал энергией. Я постеснялся спросить, каково ему было в тюрьме, но рассказ его сам полился потоком.

Темница расположена в округе Наньхай провинции Гуандун. Джоду меня удивил, сказав, что тамошние условия несравнимо лучше, нежели в кантонской каталажке, где ласкаров держали в клетке, точно диких зверей. Любопытные зеваки в них тыкали палками и кричали “Белые дьяволы!”.

– Это был джаханнам, нарак, ад, пекло, – покачал головой Джоду.

Стало полегче, когда арестантам вынесли приговор и отправили в Наньхай. По крайней мере, здесь их не выставляли напоказ и лучше кормили: на прежнем месте они получали только соленый рис и рисовый отвар, а теперь иногда перепадали овощи. Как-то раз им даже выдали по кусочку мяса, но Джоду заподозрил в нем свинину и отказался от пайки. “В чем дело?” – спросили тюремщики, и ласкары объяснили, что вера запрещает им нечистое мясо. И вот тогда вдруг выяснилось, что они отнюдь не единственные мусульмане в застенке. Единоверцев оказалось немало, и почти все – китайцы! Многие происходили из здешней обширной общины Хуэй, но были и мусульмане из прочих мест – турки, узбеки, малайцы, арабы. В свою среду они приняли ласкаров, как братьев. Из-за большого числа мусульман тюремное начальство ввело особые правила, и пищу им готовили отдельно. И никто их не задирал, убедившись, насколько они сплочены.

Джоду расхаживал по комнате, изредка поглядывая на меня, и рассказ его лился неудержимой лавой:

– Знаешь, Нил, лишь тогда я понял, какое великое счастье родиться мусульманином. Ты найдешь братьев повсюду, даже в китайской тюрьме. Всех мусульман связывают неразрывные узы.

– Продолжай, рассказывай подробно, – попросил