руку положила на диванную спинку, тем самым давая маме шанс прикоснуться ко мне, погладить мою руку хотя бы, и сказала:

— Прости, я не совсем тебя поняла. То есть как — на каком основании?

— Да очень просто, — усмехнулась мама. — Как это так — приехать, выпрыгнуть из коляски, взбежать на крылечко, распахнуть дверь и, как говорят в народе, здрасьте, я ваша тетя?

— Ты же не тетя, — сказала я. У меня даже голос сел. Я говорила как-то сипло. — Ты же не тетя. Ты ведь мама. Моя. А папина жена.

— Бывшая, — поправила мама.

— Но ведь вы не разведены! — сказала я.

— Ты и это знаешь? — усмехнулась она. — Кто сказал? Девки на кухне?

— Папа сказал, — ответила я. — Папа мне все объяснил. Что ты настояла на браке по римскому обряду, а также на том, чтоб папа перешел в римскую церковь, чтоб папа стал католиком. Значит, — сказала я, — значит, значит…

— Что значит? — спросила мама.

Она держала спину очень прямо, между тыльной стороной ладони моей левой руки и ее спиной оставалось сантиметра три, не больше. Какой-то дюйм. Но я почему-то почувствовала, что этот дюйм мама не перейдет. Не отклонится чуть-чуть, чтобы почувствовать мою руку у себя на спине.

— Что же это значит? — повторила она.

— А вот сама догадайся, — ответила я.

— Сорок одежек без окон без дверей, — засмеялась мама. — Без рук, без ног, посередине гвоздик! — Зачем она это говорила? Наверное, растерялась. — Хватит мне загадывать загадки. Я не понимаю, что это значит, и совершенно не интересуюсь.

— Мамочка, — сказала я и все-таки положила руку на ее каменной худобы спину. — Мамочка моя дорогая, все ты прекрасно понимаешь. Если человек в таких подробностях рассказывает о другом человеке, то есть если мужчина, брошенный муж рассказывает в таких подробностях о покинувшей его жене, значит, он скучает без нее. Значит, он хочет ее видеть… самое маленькое.

— Брошенный муж, — засмеялась мама, — ничего себе! Чем дальше, тем интереснее. Знаешь, Далли, — заговорила она, ни капельки не шевеля своей спиной. Как будто у нее спина была на самом деле каменная и не чувствовала мою руку, — знаешь, Далли, я действительно рада, что мы встретились. Столько новых и небывалых подробностей. Впору взять блокнот и записать. Значит, брошенный муж! А интересно, твой папа не рассказывал тебе, как это так получилось, что я вдруг с бухты-барахты его бросила? С чего это мне в голову вдруг пришла такая оригинальная мысль? Какова причина?

— Нет, — сказала я. — Ничего такого он мне не рассказывал. Хотя мне почему-то кажется, что я знаю, ну, в смысле, понимаю, вернее, чувствую, как это получилось.

— Ого, — сказала мама, встала с дивана и прошлась по комнате.

Я, кстати, первый раз за эти минуты как следует рассмотрела комнату, пытаясь понять, что это — библиотека, спальня, еще одна гостиная? Но понять это было невозможно. Это была просто комната. Несколько диванов по углам, два книжных шкафа, цветочные горшки в фарфоровых кашпо с довольно хилыми, но упрямыми апельсиновыми деревцами, небольшая люстра с четырьмя плафонами из пупырчатого стекла. Комната, и все. Просто комната. Интересно, сколько стоило снять такую мансарду? Большую и довольно бестолковую.

— Так, так, — сказала мама, остановившись в углу. — Ну и что же ты поняла, вернее, почувствовала?

Она села на дальний диван. Теперь нас разделяло, наверное, пятнадцать шагов.

— Я почувствовала, — сказала я, — что ты…

— Ты не можешь говорить громче? — спросила мама. — Бормочешь себе под нос.

— Ты не можешь подойти ближе? — отозвалась я. — Почему я должна кричать через весь зал?

Мама усмехнулась и вдруг спросила:

— Ты, наверное, куришь?

— С чего ты взяла?

— У тебя что-то с голосом.

— А я думала, что ты хочешь предложить мне папиросу, — сказала я.

— Изволь, — мама встала с дивана.

— Я пошутила, — сказала я, еще более хрипло и сипло, чем раньше.

— Что же у тебя с голосом? — спросила мама. — Может быть, принести горячего молока?

— Ничего у меня с голосом! — ответила я. — Я просто осипла от волнения и страха. Первый раз за одиннадцать лет увидела свою мамочку, а мамочка меня даже не обняла и не поцеловала.

Мама всплеснула руками, почти подбежала ко мне, дернула за руку, притягивая к себе, и обняла меня.

— Не тронь! — закричала я. — Не смей! — и стала вырываться.

— Замолчи! — крикнула мама в ответ, обняла меня еще сильнее и расцеловала в щеки, в губы, в лоб, в шею, в плечи. Я перестала сопротивляться, положила голову ей на плечо и сказала:

— Ну вот, выпросила.

Мама отошла от меня на полшага, а я снова села на диван и раскрыла новый альбом с рисунками.

— Погоди, — остановила меня мама. — Так что ж ты про меня поняла?

— Примерно вот что, — сказала я. — Ты очень умная, талантливая, необычная. Папа влюбился в тебя, когда увидел в одном поэтическом салоне. Это правда?

— Правда, — кивнула мама. — Я бы не сказала «влюбился», но… но начал оказывать знаки внимания.

— Влюбился, влюбился! — сказала я. — Влюбился без памяти. Ждал тебя на перекрестках, ловил у входа в театр, искал по разным салонам и клубам богемы, дарил цветы, возил в своей карете, выполнял все твои поручения — от серьезных просьб до мелких капризов. Правда?

— Правда, — согласилась мама.

— Тебе это нравилось?

— Ну-у-у… А тебе бы понравилось?

— У меня еще не было кавалеров и ухажеров, — сказала я. — Но вообще-то, конечно, смотря кто. Вот у папиного лучшего друга, — сказала я, — есть сыночек — жирный дурачок, хотя с очень благородной фамилией и вроде прилично воспитан. Лицо доброе, мягонькое такое и серьезное. Такой не станет проигрывать имение в карты и изменять с актрисами. Но, клянусь тебе, мамочка, если бы он каждый день присылал мне гору цветов и карету четвернёй, и бегал бы по моим поручениям, и стоял бы у наших ворот на коленях, как император Генрих перед папским замком в Каноссе, я бы все равно убежала на край света, чтобы только не видеть его мягонькое, глупенькое, добропорядочное личико!

— Ну нет, — сказала мама, засмеявшись. — А ты точно такая же болтушка, как и была. Болтушка! Палец покажи — историю сочинит. Ну нет, — повторила она. — Твой папа был совсем не такой. Он был… — И она задумалась.

— Почему это был? — строго спросила я. — Он очень даже есть.

В этот момент я вспомнила, что делается в нашем доме, сейчас.

Папа есть? Или уже взаправду — был? Но мне все это показалось дурацкой шуткой. Я была совершенно уверена, что дома все в порядке.

— Он был, — тем временем тянула мама, — он был