ты такого никогда не видела, но нам лучше не задерживаться, — он держал руку под суконной курткой, боясь потерять мешочек с частью денег, приготовленных для покупки. Они поделили все на троих, чтобы не потерять все, коли что-то случится на рынке.

— Там наша лапша, Эвин! — Аня стояла, как вкопанная и шевелила только губами.

— Идти надо, нельзя так стоять посреди рынка и держаться за мешки, — хрипло вставил охранник. Его густая борода не позволяла рассмотреть губы, и казалось, звук идет прямо из этих рыжих кудрей на лице.

— Там наша лапша. Откуда она у них? Мы еще не продавали так много, чтобы кто-то мог продавать здесь, — Аня шагала к месту, где на деревянном помосте, рядом с огромными головками домашнего сыра, прямо на столе, кучками лежала та самая лапша. Их с Леной лапша!

— Это лапша, госпожа, — почему-то приняв Анну за госпожу или намеренно назвав ее так, чтобы сделать приятно, громко заявила женщина, укутанная в шерстяное покрывало довольно побитого, как и она сама, вида. Волосы непонятного цвета выглядывали из-под покрывала, красное от холода лицо, тонкие обветренные губы. Но довольной она была настолько, будто продавала не мороженое тесто, а алмазы. — Такой нет нигде. И вкусно так, что хоть на стол к королю!

— Где вы это взяли? — Аня взяла небольшой, больше не сухой, а замерзший кусочек серого, почти черного теста и поднесла к лицу, — Это не наша лапша…

— Конечно, не ваша, вот купите, тогда и ваша станет, — захохотала женщина. — А где взяла… Это не твое дело, милочка. Бери, или уходи, нечего хватать руками, — она активно замахала обветренными, словно покрытыми чешуйками, ладонями, будто отгоняла назойливых мух от ее темных кучек.

— Кто ее делает? — Аня уже поняла, что товар не их, и сделана эта лапша из грубого помола ржи. Она крошилась в руках, как только начинала оттаивать, и если ее закинуть в кипяток, то получится клейстер.

— А тебе чего? Иди отсюда, коли брать не станешь! — женщина начинала уже кричать, и Аня отошла на безопасное расстояние. Туда, где продавали сыр.

— Как они узнали о лапше? — Эвин тоже понял, что беспокоило Анну, и смотрел на эти темные кучки из криво нарезанных, толстых и неаккуратных лент из теста.

— Понятия не имею, — прошептала Аня. — Радует, что она очень плохого качества, но благодаря вот этому, слава о лапше пойдет недобрая.

— Неужто это важно? — просипел недовольно охранник. — Идем купим, чего надо, и домой. Золото под гамбезоном уж больно жжет.

— Бартол, Анна дело говорит. Коли начнут на рынках продавать этакое… наше потом никто не купит. Будут думать, что также несъедобно, — объяснил Эвин спокойно и хлопнул охранника по плечу. Идемте, купим необходимое. На ночь останемся тут. А я прослежу за ней, найду кто делает…

— И взгреем их так, что нечем будет крутить эту самую лапшу, — добавил охранник и хохотнул, давая понять, что он тоже в деле.

Глава 57

На рынке нашелся перец. Тот самый черный перец — горошек, запах и вкус которого знают все, ну, или девяносто девять процентов людей на всем земном шаре. Аня не особо любила «душистый». Когда он попадался на зуб в «лечо» или в борще, которые Лена на осеннем запале закручивала в банки пару дней с особым каким-то диким азартом, Аня плевалась в салфетку и хотелось даже встать из-за стола и прополоскать рот.

Хоть и грубого помола, но ароматным перец был настолько, что Аня пару минут просто вдыхала его запах, стоя перед продавцом. Это был запах пельменей, жаркого в горшочках, которое готовила мама с лавровым листом на новогодние праздники, запах из столовой в соседнем дворе, куда она никогда не входила, и сейчас страшно жалела об этом.

Лавровый лист лежал тут же: еще не совсем оливкового, почти желтого цвета, как продается в любом магазине в бумажной пачке. Он был зеленоватый, не ломкий, и от этого особенно духмяным.

Мешки на прилавке разворачивали только в момент, когда кто-то хотел посмотреть продукт или оценить его аромат, но этого и не требовалось, потому что запахи начинали кружить голову еще за пару метров от лавки. Аня замечала, как некоторые, снующие здесь служанки морщились, и даже прикрывали нос капюшоном. Это заставило ее даже улыбнуться, ведь еще каких — то несколько сотен лет, и люди так же, как она сейчас, не смогут без этих приправ, и стоить они будут сущие копейки.

Здесь же был шафран, но стоил он, как самолет.

Сушеные травы, среди которых Аня узнала несколько из своей жизни давали надежду, что вернутся они не с пустыми руками.

«Нужно было лишь продержаться до лета: молодой лук рос на болотах с самых первых солнечных дней весны. Тогда-то они серьезнее займутся заготовкой этих необходимых приправ» — думала Аня, улыбаясь торговцу, который безустанно рассматривал ее лицо.

Отличалась она о местной женской публики и правда, очень сильно: отсутствие ямочек и рубцов на коже, целые зубы, которые она не стремилась показывать, бубня с полузакрытым ртом, ухоженная кожа шеи.

— Госпожа не желает купить жемчужную крошку? — вдруг спросил сощурившийся, как кот на солнышке, пузатый торговец.

— Нет, не желает. Если вы чуточку уступите, готова забрать сушеные травы. Все, что есть в этом мешке, — она все еще мусолила во рту смесь, которую он позволил попробовать.

— Ради вашей красоты, я готов уступить и привезу весь мешок туда, куда вы скажете, — только сейчас она заметила, что он имеет восточные, хоть и еле угадываемые черты.

— Мы заберем все сами, — охранник вышел из-за спины Ани, давая понять, что она здесь не одна.

Возле кареты, куда легко уместились все покупки, страж намекнул, что не стоит больше показываться на рынке — уж больно ею заинтересовался этот самый торгаш. Ею, или ее деньгами, не понять, но то и другое не очень хорошо могло закончиться.

— Нужно проследить за этой женщиной, которая торгует лапшой. Она не могла сама придумать этот рецепт, — Аня с Эвином сидели в трактире. Она ковырялась ложкой в мясном рагу, и не переставала думать о той бурой массе, которую даже называли точно так же, как они.

— Бартол прав после того, как все видели сколько у нас денег, задерживаться здесь не стоит, — ответил Эвин, начисто вытирая тарелку куском черствеющего уже хлеба. — Да и чего мы сможем сделать? Запретить? Да нас побьют и выкину в канаву, а карету вместе с мешками угонят в город, и свищи ее потом.

— Ты прав, но проследить