— В таком случае, — громко сказал Цицерон,стараясь не встречаться глазами с Катоном, — и я выступлю в качестве егоадвоката.

Здесь зал вновь взорвался криками удивления и недоумения.Цицерон заметил, однако, что многие сенаторы приветствуют его решение.

— Кто еще хочет выступить на процессе? — спросилон, согласно традиции, уже не рассчитывая услышать чье-либо предложение. Вгороде не было юристов, способных состязаться с Цицероном и Гортензием.

— Я! — раздался громкий надменный крик с левойстороны зала.

Цицерон повернул голову, ахнув от удивления. Сенаторыизумленно переглядывались друг с другом. Третьим адвокатом Мурены соглашалсявыступать самый богатый человек Рима, цензор и консуляр Марк Лициний Красс.

Консул вздохнул с облегчением. Теперь Сульпиций был обречен.Против столь грозных соперников они с Катоном не устоят. Ни один римский суд непосмеет вынести обвинительный приговор при таком составе защитников.

— Кажется, Сульпиций проиграл это дело, еще не начавего, — шепотом сказал Лукулл своему брату, — силы слишком неравны.

Брат кивнул головой, не обращая внимания на всеусиливающееся волнение в сенате.

Вечером этого же дня в дом Цицерона пришел Катон. В этотвечер он был по-особенному печален и задумчив. Консул принял его в таблине,распорядившись приготовить для гостя горячего мульса. Катон учтиво отказался,сообщив, что пришел посоветоваться. Как ни хотелось Цицерону избежать этогоразговора, он вынужден был согласиться выслушать молодого сенатора. Катон,помолчав немного, начал говорить, стараясь не выдавать своего волнения.

— Целый день сегодня я пытался понять твой поступок ине мог найти ему оправдания. Ты хочешь выступить на процессе, защищая Мурену.Но ведь ты сам прекрасно знаешь, что он виноват. Ведь он купил себе консульскоезвание. Разве Законы XII Таблиц пишутся не на все времена? Три года назад развене признали мы виновным в подкупе избирателей Публия Автрония Пета и ПублияКорнелия Суллу? Разве остались они после этого консулами хотя бы на один день?Мы отменили выборы и назначили новые. А что мешает это сделать нам сейчас?Объясни смысл своего поступка.

— Ты наивен, — улыбнулся Цицерон, — я ведьговорил, что сейчас нельзя отменять выборы. Ты же прекрасно знаешь, какоесейчас время.

— А разве для торжества справедливости нужноспециальное время? — гневно перебил его Катон.

— В чем ты обвиняешь Мурену? — устало спросилЦицерон. — В подкупе избирателей? В мошенничестве? Но кто сегодня не даетденег в Риме? Кто не берет их, Катон? Нужно спокойно относиться к таким вещам.

— Но он не просто мошенник. Он наш будущийконсул, — напомнил Катон.

— Ну и что? Сколько мошенников в нашем городе сталиконсулами. Нужно философски относиться к этому. Я ведь много раз говорил, чтомы живем не в идеальном государстве.

— И это говоришь ты? Непримиримый борец противКатилины, защитник идеалов нашей демократии.

— Именно поэтому я так говорю. Возможен компромисс.Если вдруг Мурену осудят, придется проводить новые выборы, и тогда снова хаоснеуправляемой толпы, которая может пожелать Катилину. Мы с таким трудомостановили его недавно. Да, три года назад мы признали двух римских граждан,избранных консулами, виновными в подкупе избирателей. Но тогда один из них былродственником Суллы, и это нужно было сделать. Сейчас в этом нет необходимости.Кроме того, иногда во имя большого нужно уметь жертвовать меньшим.

— Нельзя жертвовать идеалами. Нельзя отдавать закон наоткуп сиюминутным интересам, — закричал, не сдерживаясь, Катон, — вгосударстве законность и справедливость должны быть общими для всех.

— В конкретных исторических условиях, — возразилЦицерон, — могут быть различные решения.

— Тогда у нас нет гарантий от повторного появлениядиктаторов, людей, творящих закон. Во имя чего ты пойдешь защищать Мурену, воимя каких идеалов?

— Во имя блага республики, — громко сказалЦицерон, — в жизни бывают моменты, когда необходимо выбирать междунеобходимостью и традиционным консервативным обрядом.

— Закон — не обряд. Твои слова…

— Я не отказываюсь от закона, — перебил своегособеседника на этот раз Цицерон, — но нужно уметь выбирать главное.

— И об этом говоришь ты — римский консул, призванныйстоять на страже наших законов, — покачал головой Катон, — тыпонимаешь, что может получиться, если ты сам защищаешь подобное беззаконие?

— Я защищаю, — закричал Цицерон, — выбранногона следующий год римским народом римского консула. Пока никто не доказал, чтоон виноват, и нет решения суда, он считается невиновным.

Катон молчал. Потом вдруг тихо сказал:

— Но ведь ты прекрасно знаешь, что он подкупализбирателей.

— Чтобы не прошел Катилина! — снова закричалЦицерон. — И я помогал ему в этом. Мурена отнял у Катилины голоса егоизбирателей. Ты хочешь вернуть их Катилине.

— Я хочу всего лишь справедливости. Сохранениязаконности в демократическом государстве.

— А я хочу сохранения этого государства. Все средствадля этого хороши, — уже спокойно добавил консул.

— Никогда, — твердо сказал Катон, — никогда.К благородной цели ведут благородные средства.

Цицерон усмехнулся:

— Ты забыл нашу историю. Разве против Ганнибала мывсегда действовали в рамках наших законов? Или римляне соблюдали законы, когдаборолись с Митридатом Понтийским или Филиппом Македонским? Нужно уметьвыигрывать любым способом. И поэтому я буду защищать Мурену.

— Я всегда считал тебя достойным римским консулом. Ивсегда помогал тебе бороться против Катилины. Но здесь наши пути разошлись. Явыступлю против Мурены, чего бы мне это ни стоило.

— Желаю удачи. Но я буду его защищать. И заранеепредупреждаю тебя, что вы с Сульпицием проиграете процесс. Все судьи будутназначены мною. Я сделаю все, что в моих силах. Если понадобится, сам пойдуподкупать судей, но не допущу осуждения Мурены, — гневно заявилЦицерон. — Это разрыв с Крассом и Цезарем. Это беспорядки новых выборов.Пусть лучше у нас один год будет недостойный консул, чем десять лет будеттиран. Во имя великих богов, неужели это не понятно тебе?

— Когда-нибудь, — сказал Катон, успокаиваясьпредельным напряжением воли, — ты пожалеешь о подобном решении. Если законпревращается в прихоть нескольких лиц, если судей можно подкупать даже во имяблагого дела, если виноватого мы освобождаем от ответственности, а невиновныхосуждаем, то куда мы все идем? Разве подобная демократия спасет Рим? Развемогут несколько человек, даже самых достойных, решать, что для блага Рима, ачто ему во вред? И разве не естественно, что в таком случае подобная арифметикарано или поздно сменится тиранией одних лиц над другими? Прощай,Цицерон, — встал с ложа Катон, — я буду выступать в суде, даже знаязаранее, что обречен на поражение.