class="p1">Поскольку «государства» были персонализированы («L’État,c’est moi!»), точно так же персонализированы были и войны («La guerre, c’est moi!»[155]) [Krippendorff. 1985. S. 284]. Однако неограниченный контроль короля и его абсолютная свобода действий по отношению к собственной армии оставались фикцией. Макс Вебер отметил, что «существует решающее экономическое условие, определяющее то, в какой степени королевская армия является “наследственной”, то есть просто личной армией принца, которой он может располагать, используя ее в том числе и против собственных подданных: армия должна экипироваться и поддерживаться поставками и средствами, принадлежащими непосредственно правителю» [Weber. 1968а. Р. 1019]. Поскольку французская армия постоянно росла (с нескольких тысяч человек в 1661 г. до 72 тысяч в 1667 г., 120 тысяч в 1672 г. и более чем 150 тысяч в начале 1680-х годов), тем самым увеличивая непроизводительную армию гражданских чиновников, ее поддержание легло на королевские финансы весьма тяжелым грузом [Kaiser. 1990. Р. 145]. Однако из-за ограничения финансирования армии из королевской казны в связи с хроническим дефицитом король вынужден был использовать иные стратегии для поддержания «своей армии».

Поэтому, как параллель общего феномена продаваемости постов, широкое распространение получили продажа и купля армейских должностей [Mettam. 1988. Р. 42–44, 217–224; Muhlack. 1988. Р. 260–273; Gerstenberger. 1990. S. 330, 333ff]. Так же, как и в гражданской системе управления, офицерские посты могли продаваться, поскольку армией владел король. Такая продажа вела к систематическому отчуждению королевской собственности, то есть, в данном случае, к отчуждению средств контроля над средствами насилия, переходящего к частным агентам. Начиная с высших эшелонов министерств иностранных дел и обороны, постов в гражданской военной администрации (intendants darmee) и заканчивая офицерами полков, младшими офицерами и офицерами, занимавшиеся призывом, все эти обладатели постов использовали свой почти бессменный статус для построения независимых сетей непотизма посредством создания и распределения новых постов.

В определенном отношении… французская армия оставалась в высшей степени консервативной и отсталой. Полки и другие воинские единицы в значительной степени оставались в ней собственностью полковников и капитанов, поэтому они могли продаваться и покупаться как любая иная собственность. Звание полковника было недешевым. К 1730 и 1740 гг. за пехотные полки обычно давали 20–50 тысяч ливров, хотя один из них по крайней мере однажды достиг отметки в 100 тысяч ливров. Только в 1762 г. правительство ограничило максимальные цены, по которым разрешалось торговать полковничьими званиями. Однако последние могли быть в высшей степени прибыльными: в 1741 г. полк французской гвардии… приносил своему собственнику 120 тысяч ливров дохода [Anderson. 1988. Р. 101, 46].

Внутри армии выросли настоящие воинские династии, присвоившие целые полки, командование которыми передавалось из поколения в поколение [Parker. 1988. Р. 48]. По замечанию Махлака, именно по той причине, что могущественные обладатели постов набирали в организации, которыми они управляли, своих родственников и зависящих от них людей, «к концу эпохи Мазарини королевская армия была в действительности замещена армией кардинала» [Muhlack. 1988. S. 269]. Кроме того, офицеры, занятые призывом, почти всегда являвшиеся представителями знати, набирали солдат из своих сеньорий, так что сохранявшиеся в сеньоральных владениях феодальные отношения были просто перенесены в армию. Отчаянные попытки короля взять эти практики под контроль (наиболее яркое выражение они получили в «Кодексе Мишо» [Code Michau] 1629 г.) – при помощи запрета продажи постов и введения исключительного права короля назначать на должности – снова и снова сталкивались с финансовыми требованиями [Kaiser. 1990. Р. 68]. Собственнический характер средств насилия проник на все уровни армейской иерархии. Отношения взаимозависимости между Короной и классом офицеров воспроизводили неустойчивый симбиоз членов правящего класса. Одно не могло существовать без другого. Суммарным результатом стала новая форма отчуждения военной власти частными агентами.

Кроме того, до реформ 1661 г. (то есть включая и период после Вестфальских мирных договоренностей) постоянная королевская армия не была единственным военным институтом Франции. То же самое с еще большим основанием можно сказать о других странах Европы. Поскольку монархи вряд ли могли позволить себе содержать армии, отвечающие их амбициям, они обращались к военным предпринимателям, которые должны были осуществлять их внешнеполитические военные цели[156]. Эти «кондотьеры» стали характерным признаком европейского военного дела в период до и во время Тридцатилетней войны. Военные предприниматели были богатыми частными агентами, нанимаемыми (condotta – контракт) правителями и занимавшиеся набором, экипировкой, командованием и оплатой собственных армий. От своих нанимателей они получали титулы и землю [Krippendorff. 1985. S. 257–267][157]. «По оценкам, в период Тридцатилетней войны в различных германских армиях было в целом до 1500 “военных предпринимателей” на постах командующих, полковников и генералов, которые владели полками, поэтому почти во всех армиях XVII в…. полки назывались, что вполне логично, именами своих полковников» [Anderson. 1988. Р. 47].

Валленштейн стал наиболее выдающимся примером тех людей, которые сделали войну своим частным бизнесом. Действуя с опорой на свои владения в Богемии (новообразованное Фридляндское герцогство), купленные задешево у императора, конфисковавшего их у непокорной богемской знати, он получил герцогство Мекленбург в качестве награды за свои услуги и помощь императору. Также ему было обещано маркграфство Бранденбург при условии, что он сможет завоевать его – эта победа сделает его одним из наиболее могущественных феодалов Священной римской империи[158]. Военные предприниматели обладали значительной независимостью от центрального контроля [Hintze. 1975b. Р. 198–199; Kaiser 1990. Р. 21ff]. Иногда они полностью управляли армиями, превосходившими по своим размерам регулярные королевские войска, что создавало серьезные угрозы и трудно просчитываемые риски для их номинальных военачальников. Убийство Валленштейна венецианскими агентами является иллюстрацией нехватки государственного контроля. Но именно потому, что эти предприниматели заключали частные контракты, они формировали транснациональные по своей природе вооруженные силы, которые свободно нанимались любым, кто мог себе это позволить, и всегда могли отказаться от контракта и вернуться к собственным интересам. Солдаты, составлявшие эти армии, говорили на разных языках и исповедовали разные религии. Спрос на наемников привел к созданию международного рынка военной рабочей силы. Как правило, наемники принадлежали к простонародью. Часто это были преступники, покинувшие свои родные места, обнищавшие крестьяне или просто узники тюрем, забранные в армии бывшего неприятеля. В силу приватизации войн, армии наемников, управляемые циничными бизнесменами и нанимаемые ради получения частных прибылей, не только стали серьезнейшим вызовом претензии монархов на абсолютную власть, но и создали угрозу европейской международной стабильности.

Если обратиться от военного уклада ранненововременных государств к общественным отношениям военного дела, мы обнаружим другие признаки, столь же не характерные для Нового времени. Армии во время кампаний, как и их феодальные предшественники, продолжали «жить» с села. Они просто отбирали то, до чего могли дотянуться, занимались конфискацией товаров, скота и пищи, грабили жилища, деревни и города, требовали «деньги за защиту» с окружающих поселений, отправляя им взамен «охранные