моей матери и обнаружили, что многие из них испытывают неудобство в общении и взаимодействии с противоположным полом. Некоторые испытывали глубокий стыд и считали свою незаконнорожденность секретом, который нужно скрывать. Другие пали жертвой своего невежества. Были сообщения о девушках, которые не знали о своей беременности, пока на это не указывала их подруга или коллега. Одна девушка считала презерватив сосудом для сбора мужской менструальной крови, так как не понимала строения мужского организма и предназначения кондома. Еще одна девушка была изнасилована, но поняла это лишь много лет спустя.

Что касается моей матери, которая намекала на «дальнейшие затруднения в отношениях с противоположным полом», то жесткая сегрегация госпиталя приводила к тому, что она называла «чрезвычайной неловкостью и неудобством» для мужчин. В детстве у нее был лишь один случай, когда она испытывала радость и удобство в обществе мужчин. Неудивительно, куда привели ее мечты.

Не знаю, как моя мать приехала в Соединенные Штаты, но знаю почему.

Все началось с тех добрых американских военнослужащих на аэродроме Бовингдон. Это они в конечном счете привели к моей эмиграции в Америку. Америка предлагала надежду, возможности, приятие и освобождение от жесткой британской системы.

Моя мать эмигрировала в 1950-х годах, но я не смогла найти ее имя в правительственных архивах. Мне неизвестно, приехала ли она по морю и как смогла найти деньги для переезда. Эти темы никогда не обсуждались в моей семье, а в рукописи опущен весь этот период. Так или иначе, моя мать смогла добраться до Сан-Франциско.

Она нашла работу в банке и делила маленькую квартиру с несколькими молодыми женщинами. Мать была свободна и независима, старт с чистого листа позволял ей оставить болезненное прошлое позади. Но переходный период не обошелся без трудностей. «Несмотря на мою невыразимую радость от жизни в Америке, я помню, что в то же время ощущала растущую пустоту в моей жизни. Больше всего я хотела иметь собственный дом и американского мужа, который бы тронул мое детское сердце, оставшееся в Англии».

Ей не пришлось долго ждать. Весной 1960 года после обеда в итальянском ресторане в оживленном районе Норт-Бич в Сан-Франциско моя мать и ее коллега решили прокатиться на канатной дороге, чтобы посетить «Буэна-Виста» – популярное бистро, где подавали модный ирландский кофе. Внутри была длинная барная стойка и ряд круглых столиков с видами на Алькатрас и на бухту Сан-Франциско. Женщины нашли места и начали беседовать, когда к моей матери подошел хорошо одетый темноволосый мужчина с голубыми глазами.

– Вы меня извините, если я присяду на этот стул? – спросил он, перекрывая общий шум. Моя мать кивнула. Тогда он протянул руку и представился, но она так нервничала, что позабыла, как его зовут. В стремлении забыть о своем прошлом после приезда в Соединенные Штаты она оставила имя «Дороти Сомс» и приняла имя, которое, по-моему, получила при рождении, – Эйлин Мэри Уэстон.

Молодой человек рассказал, что он служил в армии во время Второй мировой войны. Пока они беседовали, он поинтересовался, можно ли пригласить ее на ужин свободным вечером.

Это не та история, которую я слышала в детстве. Согласно версии, закрепленной в семейной традиции, они познакомились на вечеринке в Ноб-Хилл, фешенебельном пригороде Сан-Франциско, впервые заселенном железнодорожными магнатами в 1870-х годах. Расположенный высоко над городом, Ноб-Хилл выглядел идеальным местом для их знакомства. Но это был лишь очередной вымысел, призванный скрыть прошлое моей матери, которое она считала позорным. Хотя эта конкретная выдумка была заурядной и служила безобидным прикрытием неловкости моей матери из-за того, что она познакомилась со своим мужем в баре. Я обнаружила эту ложь, когда мне было тридцать девять лет, за обедом с родителями в ресторане морепродуктов на Жирарделли-сквер. Я привела друга, который невинно поинтересовался, как познакомились мои родители. Я тут же вмешалась в разговор, готовая выложить старую добрую историю их ухаживания, пока не заметила, что мои родители странно улыбаются. Лишь тогда правда вышла наружу.

В день их первого свидания Эйлин была взволнована и полна надежд на будущее с привлекательным молодым американцем, к тому же военным. Но она очень боялась совершить ошибку и все испортить. Она даже не знала его имени! Обидится ли он из-за этого? Почти не имея опыта общения с мужчинами, она не знала, чего ожидать.

Вечером обаятельный американец подвел ее к своему автомобилю и распахнул дверь. В то время шоферу необходимо было иметь копию водительских прав, прикрепленную к рулевому колесу. Пока он обходил автомобиль, чтобы занять свое место, Эйлин быстро нагнулась и прочитала его имя: Джон Олдерсон Томпсон. «Красивое имя», – подумала она. Джон сел в машину, так ничего и не заметив.

Через несколько месяцев моя мать взяла себе новую фамилию и стала Эйлин Уэстон Томпсон.

– Почему ты женился на ней? – спросила я у отца, когда мне было около пятнадцати лет. Этот вопрос можно было истолковать благосклонно, как естественное желание узнать историю о знакомстве моего отца с моей матерью и почему он полюбил ее. Но отец понимал, что я имела в виду.

– Ты же знаешь, она может быть совершенно очаровательной.

Его объяснение выглядело пустым, слишком упрощенным. Я предположила, что он имел в виду хитроумие матери, обманом завлекшей его в свои сети.

Правда была более сложной, но внешний лоск, прикрывавший динамику супружеских отношений моих родителей, тогда вполне устраивал меня. Более глубокое понимание не пришло до тех пор, пока я не прошлась мелким гребнем по их биографиям в поисках объяснений. Мой отец часто говорил о своем прошлом; его рассказы о детстве и ранней юности перед переездом в Калифорнию до сих пор остаются свежими в моей памяти. Но когда я вернулась к этим воспоминаниям с новым увеличительным стеклом, мои представления о браке моих родителей мало-помалу начали меняться.

Как и моя мать, отец был разлучен со своей матерью вскоре после своего рождения в Роджерсвилле, штат Теннесси. Основанный в 1780-х годах, Роджерсвилль является одним из старейших городов Теннесси, где начали издавать первую газету в этом штате. Из-за своего уединенного расположения возле Грейт-Смоки-Маунтинс город по-прежнему был малонаселенным, и в 1921 году, когда родился мой отец, там насчитывалось не более четырнадцати тысяч жителей.

Без больниц и родильных домов поблизости Джон Олдерсон Томпсон появился на свет в нижней спальне дома его родителей. Через шесть дней после его рождения мать умерла от послеродового кровотечения, и это событие окрасило жизнь моего отца чувством вины, как будто он был причиной смерти. Примерно через шестьдесят лет