на давней рождественской вечеринке. А еще это было место, которое позволяло забыть ее прошлое.

Найденыши не смешивались с представителями противоположного пола ни на игровой площадке, ни в классных комнатах, ни в коридорах. Рожденные вне брака, они считались склонными к греху самим обстоятельством своего рождения. Как говорилось в народе, «один ублюдок может зачать только других ублюдков», да и в любом случае найденышей готовили к одинокой жизни. Девочки могли ожидать работы допоздна в качестве горничных и хозяев, которые часто запрещали служанкам иметь ухажеров, или «любезников», как их тогда называли. Мальчики могли проводить долгие месяцы на военной службе или в море. В их будущем не было места для мечтаний о браке и детях.

С того дня, когда госпиталь открыл свои двери, мальчиков и девочек содержали в разных крыльях здания, зеркально отражавших друг друга. Сооружение отдельных спален было профинансировано одним из распорядителей госпиталя, Томасом Эмерсоном – богатым торговцем, который с особым сочувствием относился к бедственному положению женщин, погубленных «беспринципными» мужчинами. Он считал себя защитником женщин и оставил ежегодную ренту для своей сестры и служанки, которая была недоступна для их мужей. (Вероятно, его прогрессивные взгляды ограничивались белыми женщинами, поскольку он заработал свое немалое состояние на сахарных плантациях в Америке, где работали чернокожие рабы и рабыни.)

Даже те найденыши, которые умирали под опекой госпиталя, подвергались половой сегрегации. Их хоронили в разных секциях кладбища. В ранние годы дети обедали в разных крыльях госпиталя, но в Беркхамстеде – вероятно, ради удобства кухонного персонала – дети сидели в одном большом обеденном зале, разделенном складными дубовыми дверями. Верхняя половина дверей была снабжена панелями из полупрозрачного стекла, превращавшего фигуры на другой стороне в смутные тени. В повседневной жизни госпиталя противоположный пол был виден как размытые очертания, едва различимые через мутное стекло.

Разделение девочек и мальчиков соблюдалось строжайшим образом. Многие дети проводили свои первые пять лет в сельской местности у приемных родителей и завязывали дружбу с приемными детьми противоположного пола. Эти детские связи безжалостно разрывались, когда их переводили обратно в госпиталь. Дороти провела свои первые пять лет в обществе двоих приемных братьев, которые затем оказались в госпитале. За время их учебы им ни разу не удалось поговорить друг с другом. В архивных материалах, которые я читала, мне встретилось лишь несколько исключений. Мальчиков в их первый год в госпитале кормили за «младенческим столом» со стороны столовой для девочек, хотя любые разговоры запрещались. Я также читала о случае, когда разнояйцевых близнецов, мальчика и девочку, воспитывали в разных приемных семьях, но им впервые разрешили встретиться в их день рождения за праздничным пирогом – редкий момент доброты со стороны администрации, которая вообще-то не признавала дни рождения. Ради этого случая складные деревянные двери были раскрыты, и близнецы впервые смогли посмотреть друг на друга с близкого расстояния. Их головы были наклонены под одинаковыми, но противоположными углами, на лицах играли одинаковые улыбки.

Фактически мальчиков и девочек воспитывали в двух разных школах с двумя отдельными наборами сотрудников. По многим свидетельствам, с мальчиками обращались еще более жестоко. Их директор отличался особенной кровожадностью и предпочитал избивать мальчиков крикетной битой – толстой палкой, которой легко было переломать кости. Во время одной из моих поездок в Англию я встретилась с бывшим найденышем, который вспомнил об инциденте, когда он заглянул в спортзал и увидел мальчика, подвешенного вверх ногами и жестоко избиваемого учителем физкультуры.

Несмотря на усилия госпиталя для полного разделения между полами, гормоны приводили к естественному любопытству в тех редких случаях, когда пути мальчиков и девочек все-таки пересекались. Чаще всего это происходило в часовне. Это здание, занимавшее центральное место, было жемчужиной госпитального кампуса. С просторными интерьерами и сводчатыми арками, оно легко вмещало всех воспитанников и членов персонала. Во время ежедневных служб Дороти проводила значительную часть времени, глядя на сочетания цветов в величественных витражных окнах вдоль боковых стен. Центральный проход разделял девочек и мальчиков, и когда Дороти было около одиннадцати или двенадцати лет, она начала посматривать на мальчиков с другой стороны, которые, в свою очередь, посматривали на нее.

За несколько месяцев до ее отъезда администрация допустила редкое исключение из привычной сегрегации полов во время рождественского мероприятия, которое проводилось в зале собраний.

Сиденья были отодвинуты, и вся школа, включая мальчиков, собралась вокруг высокой, богато украшенной рождественской ели… Мы распевали хорошо известные и любимые рождественские песенки, получали сладости и могли свободно общаться. Вероятно, нам не запрещали смешиваться с мальчиками, но я помню, что мы в основном стояли порознь – наверное, от застенчивости… Помню, как я искала мальчика, с которым мы обменялись улыбками в церкви. Я смело подбежала к нему и протянула одну из моих конфеток, но потом быстро убежала. Когда я оглянулась, он стоял там и улыбался мне.

Естественно, Дороти и ее одноклассниц держали в полном неведении насчет секса. Не было никаких разъяснений о разнице между мальчиками и девочками или о менструации и совокуплении; разговоры о подобных вещах были строго запрещены. Те, кто делился такой информацией, совершали тяжкое правонарушение, что приводило к порке. Девочек, у которых начинались менструации, отделяли от остальных и называли их «девочками из лечебницы», так как они должны были мыться в лечебнице во время менструального цикла, а не вместе с другими девочками.

У моей матери было смутное представление об этих процедурах.

Что может служить ответом на загадочный вопрос: почему нас, девочек, держали в невежестве об устройстве наших тел и, что еще важнее, о размножении? Была ли эта ужасающая политика вопросом благоразумия, а не ханжества, как я сначала думала? Могло ли сокрытие такой жизненно важной информации от девочек, как и одержимость сегрегацией полов, быть следствием желания администрации предотвратить будущие союзы с противоположным полом, чтобы они даже не задумывались о сексе? Думали ли они, что такие союзы среди найденышей, покидавших школу, могут привести к брачным союзам, рождению детей и стремлению к независимой жизни, что неизбежно приведет к потере ценных служанок, которых они собирались разместить, а у мальчиков – к отказам от армейской службы?

Моя мать понимала, что учреждение готово пойти на любые меры, чтобы обезопасить свои капиталовложения в будущих слуг, которые могли значительно обесцениться из-за непредвиденной беременности.

Но политика госпиталя имела непреднамеренные последствия. Как отмечала моя мать в своих воспоминаниях, отказ обсуждать половые различия оставлял девочек-найденышей «уязвимыми перед всевозможными видами угнетения и эксплуатации». Интервью с бывшими найденышами подтвердили точку зрения