насилием, которому подвергалась моя мать, определенно не выдерживают научной экспертизы, но мое исследование дало понять, что, когда связь между ребенком и родителем была разрушена, ее трудно восстановить.

Когда Лена воссоединилась с Дороти, статистика уже была не на их стороне, и их воссоединение с большой вероятностью завершилось неудачей из-за отсутствия внешней поддержки. Не было и постепенного знакомства матери с дочерью, которые были чужими друг для друга, и никто не давал советов о том, чего следует ожидать, когда мать с дочерью вернутся домой. Единственные инструкции Лены заключались в том, где и когда она может забрать Дороти.

Опять-таки, изучая воспоминания моей матери, я обнаружила одну путеводную ниточку, скрытую в одном из предложений. Оно было посвящено не ее опыту воссоединения, а относилось к другим найденышам, которые воссоединились с семьями в 1950-е годы, сразу же после давно назревших реформ в госпитале. После либерализации политики в результате скандала, связанного со смертью ребенка – не в госпитале, а под опекой неудачно выбранной приемной семьи, – биологические матери получили право контактировать со своими покинутыми детьми. Многие воспользовались этим правом. Но, по замечанию моей матери, «большинство этих встреч были неудачными, поскольку между матерью и ребенком так и не возникало эмоциональной связи и прочных взаимоотношений».

Может быть, таким косвенным образом моя мать поведала мне, что случилось с ней самой. Лена и Дороти попытались восстановить родственную связь, но эмоциональные раны от ранней разлуки с матерью и последующих издевательств оказались слишком глубокими для исцеления. Такая возможность наполнила меня сочувствием к матери, которого я никогда не испытывала, пока она была жива. Я думала о Лене – о том, как она жаждала воссоединиться с дочерью и как мучительно больно было потерять ее не один раз, а дважды. И я подумала о собственной матери – не о той женщине, которая постоянно критиковала меня, а о маленькой одинокой девочке, томившейся по семье ради излечения травм ее прошлого. В этот момент меня посетила мысль, что, наверное, она могла бы стать хорошей матерью, если бы ее участь не была предрешена за столетия до этого.

Что до меня, то я так и не стала матерью. С учетом того раздражения и возмущения, которое я долго испытывала к своей родне, у меня существует непреодолимый страх, что мой собственный ребенок может отвергнуть меня. В мои тридцать с лишним лет сомнения ненадолго затмились желанием иметь собственную семью, и я рассмотрела возможность стать приемной матерью. Помню свой оптимизм после посещения семинара для перспективных приемных родителей. Когда мои друзья с детьми описали предчувствие ощущения материнства и шансы на вознаграждение, то я начала думать, что, наверное, смогу стать хорошей матерью.

«Я буду осторожна, – думала я. – Я не повторю ошибок моих родителей».

Я обратилась к родителям с просьбой о финансовой поддержке. Стоимость усыновления или удочерения была слишком велика для моей зарплаты адвоката, защищающего публичные интересы. Мой отец всегда был щедрым человеком, он оплатил мое образование в частной школе и первый кредитный взнос за мой дом. У меня были веские основания надеяться на его помощь.

Через неделю я получила ответ. На крахмально-белой бумаге со штемпелем юридической фирмы моего отца содержался только один абзац текста, где мне объяснили, что фирма может предоставить лишь символическую сумму для моего «проекта». Но письмо пришло с предупреждением и с просьбой пересмотреть мое решение. В то время выпуски новостей были полны страшными историями об условиях в сиротских приютах Румынии и других стран, где детей мучают всевозможными способами, а потом продают тупым американцам, желающим иметь приемных детей. «Ребенок может оказаться дефективным», – было сказано в письме. И что тогда?

Я так и не заполнила все необходимые документы. К тому времени, когда я познакомилась с моим мужем, мне было уже далеко за сорок. Даже если мы могли бы зачать ребенка, беготня вокруг малыша уже кажется неуместной, а мое желание стать приемной матерью давно прошло.

Наверное, точно так же было слишком поздно для Лены и Дороти, которые так и не смогли найти счастье в роли матери и дочери. Не знаю, умерла ли Лена с горьким сожалением о решении, принятом много лет назад. Но у Дороти по-прежнему оставался свет надежды – той самой надежды, которая поддерживала ее в унылые дни и ночи в Беркхамстеде, когда она тайком пробиралась в библиотеку и читала о далекой Америке или выпрашивала жвачку у смеющихся солдат в проезжавших конвоях. Эта надежда в итоге привела к ее путешествию через океан, где она наконец нашла то, что искала.

16

Принадлежность

Я отказалась прийти, слишком сконфуженная тем, что меня увидят вместе с ней. Барбекю, празднование Четвертого июля – все это будет чуть дальше по улице, и все соседи придут туда. Там будут хот-доги, гамбургеры, бенгальские огни, римские свечи и мои любимые палеты, которые превращаются в волшебных угольных змеек, извивающихся по мостовой. Но за несколько минут до начала вечеринки моя мать спустилась в холл, чтобы продемонстрировать свой наряд: мягкую шляпу и шерстяное пальто, украшенное потрепанными заплатками, которые она пришила сама. Под пальто мать носила винтажное платье 1930-х или 1940-х годов вместе со шнурованными сапожками. В одной руке она держала миниатюрный американский флаг, а в другой – кожаный чемоданчик с наклейкой на одной стороне:

Дайте мне ваших усталых, ваших бедных,

Ваши массы, что томятся по воздуху свободы,

Несчастные отбросы вашего людного берега.

Присылайте ко мне сирых и бездомных,

И я подниму свой фонарь у золотой двери!

– Я иммигрантка с острова Эллис! – воскликнула она, сияя от гордости за свою изобретательность и творческий дух. Единственная проблема с ее нарядом заключалась в том, что барбекю не было костюмированной вечеринкой. Я закатила глаза, как сделал бы любой подросток, но моя мать осталась невозмутимой.

– Я обязана жизнью этой стране, и я не стыжусь показать, чтобы все знали об этом!

Хотя она редко делилась со мной личными соображениями, я всегда знала, какие чувства она испытывает к Америке. Когда пришло время пройти экзамен на гражданство, она готовилась неделями, а потом хвасталась своими превосходными оценками. Она гордо носила свое гражданство и часто говорила о том, как ей повезло.

Ее пылкий патриотизм приобрел другой оттенок, когда я кое-что узнала о секретах, которые она долго скрывала. Для нее Америка была страной добрых людей, как те солдаты, которых она встретила