отец поделился со мной своим убеждением, что произошло в последние дни жизни его матери. Должно быть, она знала, что умирает, сказал он, и ему хотелось верить, что эти последние шесть дней она обнимала его, любила его и перед своим последним вздохом она молилась за него.

Вскоре Джон остался еще и без отца. От мужчины не ожидалось, что он будет самостоятельно растить и воспитывать ребенка, поэтому через несколько месяцев «крошка Джон» переехал в дом своей тетушки Амелии, где она растила его вместе со своим мужем Хьюбертом. У супругов было трое собственных сыновей: Гриф (родился через шесть недель после моего отца), Джо и еще один Джон. Чтобы избежать путаницы, моего отца называли Джонни, его кузена Джоном Т., а Грифа и моего отца воспитывали как близнецов. Джон процветал в атмосфере доброты и заботы своей тети Амелии и в обществе кузенов, которых он знал как братьев.

Но счастливые дни закончились в шестилетнем возрасте, когда его забрали от единственной матери, которую он знал. Его отец женился повторно, и Джона призвали в родной дом, где была уже строгая и подверженная резким перепадам настроения женщина по имени Джессика, не питавшая особой любви к приемному сыну. После смерти отца спустя немногим более десяти лет она собрала вещи и уехала, после чего о ней больше не слышали. Джону пришлось искать собственный путь в жизни. Он записался добровольцем на войну с нацистами и японцами вместе с Грифом, Джо и Джоном Т. Гриф был подбит над Чехословакией и погиб вместе с остальными членами экипажа бомбардировщика В-24, совершавшего боевой вылет в немецкий Одерталь. Джо вернулся с войны, но ужасы тихоокеанского театра боевых действий довели его до самоубийства. Только Джонни и Джон Т. остались в живых после войны.

До своей смерти мой дед по отцу был влиятельной фигурой в восточном Теннесси, успешным адвокатом и членом законодательного собрания штата. Когда Джон вернулся с войны, у него не было денег; его мачеха забрала все, кроме небольшого земельного участка, который был завещан конкретно ему. Но он был энергичным человеком и воспользовался преимуществами «Закона о военнослужащих», предоставившего более чем восьми миллионам ветеранов Второй мировой войны право на бесплатное образование. Вскоре он стал респектабельным адвокатом и, как и его отец, был избран в законодательное собрание штата Теннесси. Он также стал делегатом конституционного совещания Теннесси 1953 года, которое исправило конституцию штата и отменило избирательный налог.

Тем не менее Джону не сиделось на месте. Во время войны он находился на китайско-индийско-бирманском театре военных действий и поддерживал Китай в его борьбе с Японией. Потом Джона направили в Египет, Иран, Пакистан и, наконец, в Индию. Одним из его первых впечатлений об Индии, когда он смотрел в иллюминатор транспортного самолета, летевшего на низкой высоте, был вид Тадж-Махала в сиянии полной луны. Большую часть войны Джон был расквартирован в Ассаме, северо-восточном регионе Индии. Американский лагерь был окружен джунглями, полными ядовитых змей – крайтов и кобр, – и, по слухам, кишел охотниками за головами из местных племен. Там были сотни обезьян, чей непрестанный гомон был фоном для повседневной жизни солдат. Иногда Джон видел тигра или слона. Однажды он видел группу тибетцев, проходившую мимо лагеря, и впоследствии узнал, что они прошли сотни миль через Гималаи для торговли в маленьком городке Тезпур.

Джон повидал мир, и Роджерсвилль не мог надолго задержать его, поэтому вскоре он собрал вещи и переехал в Калифорнию.

Моя мать мечтала о знакомстве с американским военным с тех пор, как первый союзный конвой прошел мимо госпиталя. Она пришла к выводу, что американцы – добрые и обходительные люди, и Джон не был исключением. Он мягко говорил с ней, редко повышал голос, раздражаясь, но хвалил ее стряпню и выбор одежды, всегда поддерживал ее замыслы и мнения. А благодаря успешной юридической практике он был состоятельным человеком, что позволило моей матери нанимать слуг, удовлетворявших ее потребности, и больше никогда не работать. Теперь, когда я узнала о ее прошлом, то увидела все это в новом свете.

Помимо материального достатка и любви Джон подарил моей матери то, к чему она всегда стремилась: респектабельность. Она была женой известного адвоката, происходившего из респектабельной семьи видных юристов и политиков, человека, чей прапрадед Арчибальд Томпсон сражался во времена американской революции. Должно быть, для нее было огромным облегчением выйти замуж за человека с богатой фамильной историей, в которой никто не мог усомниться.

При взгляде со стороны жизнь моих родителей была идеальной. Моя сестра родилась примерно через год после их свадьбы; я последовала за ней спустя четыре года. Моя мать вошла в традиционную роль домохозяйки, ухаживая за нами, в то время как отец ежедневно уезжал на работу. Его успех обеспечил нашей семье роскошную жизнь с дорогими домами, автомобилями и отпускными поездками в экзотические места, где мы останавливались в лучших отелях, – далеко не то будущее, которое мисс Райт представляла для Дороти.

С моей точки зрения, их брак был несчастным, но за годы перед своей смертью отец часто рассказывал мне, как сильно он любил мою мать. Вероятно, у них было нечто общее, чего я никогда не смогу понять: оба потеряли матерей в раннем детстве, а годы их становления были наполнены душевной болью.

17

Воссоединения и расчеты

Мы с моей матерью находились почти в одном возрасте, когда обе ощутили неодолимое желание узнать прошлое, сделавшее нас теми людьми, которыми мы стали.

Я не утверждаю, что вполне понимаю, какие мотивы наконец убедили меня раскрыть секреты моей матери, которыми я была одержима на протяжении двух лет. Я понимаю, что подспудный гнев, который я испытывала большую часть своей жизни, сыграл свою роль. Чистая сила моих чувств к матери – то отвращение, которое всегда закипало под поверхностью, – было ощутимым бременем. Возможно, я надеялась, что прошлое матери подарит мне ощущение покоя.

Но ее жизненный путь был связан не с гневом, а со стыдом.

Поскольку я провела большую часть жизни, не желая того, чтобы кто-то помнил или знал об этом периоде моей истории, я всегда старалась гнать мысли о госпитале подальше от себя. Дело было не только в чувстве вины из-за незаконнорожденности, но и из-за того факта, что мне было «позволено» покинуть школу на два года раньше срока, якобы из-за дурного поведения. Я думала, что это унижает меня и ставит в неловкое положение перед