я отправила по каждому из этих адресов короткие письма с просьбой о любой информации, связанной с моей недавно скончавшейся матерью. Я получила два ответа.

Одним из них было короткое машинописное сообщение от женщины из Англии, которая считала, что она может быть двоюродной родственницей моей матери. По ее словам, те, кто знали больше, уже умерли. Я думала было связаться с ней, но тон ее письма, хотя и вежливый, намекал на нежелание дальше обсуждать эту тему. Возможно, мой запрос послужил напоминанием о темной главе в семейной истории Уэстонов. В архивах госпиталя я прочитала, что никто из семьи Уэстонов, за исключением брата Лены, не знал о том, что она родила ребенка. Каким сюрпризом, наверное, было неожиданное появление двенадцатилетней девочки на семейной ферме! Или Лена выдумала историю о внезапном прибытии Дороти? Я помню письмо, найденное в отцовских материалах, где предъявлялись права собственности на ферму Уэстонов после смерти Лены. Там было и упоминание обо мне: о том, что я похожа на Уэстонов. Вероятно, семья Уэстонов отказалась признать мою мать в качестве члена своего клана и оспорила ее право на наследство собственной матери. В моей голове прокручивались всевозможные сценарии, но вопросов оставалось гораздо больше, чем ответов.

Второй ответ на мои запросы пришел в виде телефонного звонка ранним утром, поступившего с неизвестного номера в Швейцарии. Я приняла это за нежелательный рекламный звонок и сбросила его на голосовую почту. Но позвонившая женщина, которая назвалась Патрисией, оставила сообщение. Она начала что-то говорить, но потом расплакалась, и голосовая почта отключилась. Я перезвонила и узнала, что они с моей матерью были подругами много лет назад. Предположительно, это была «Пэт», о которой несколько раз упоминала моя мать, когда я была ребенком. Они вместе провели свои двадцатилетние годы в Сан-Франциско, а в дальнейшем сохраняли контакт через рождественские открытки. Только из моего письма она впервые узнала о смерти моей матери.

Она с любовью отзывалась о моей матери и была глубоко опечалена новостью о ее кончине. За следующие несколько недель она ответила на некоторые мои вопросы о прошлом матери, но вскоре я узнала, что моя мать была такой же скрытной в отношениях с другими людьми, как и со мной. Патрисия никогда не слышала ни о Дороти Сомс, ни о госпитале. Она ничего не знала о семье Уэстонов, но всегда полагала, что они были обеспеченными людьми; моя мать говорила о «выездах на охоту» в своей юности, и ее подруга решила, что она получила высшее образование в элитной частной школе. Патрисии было уже значительно больше восьмидесяти лет, ее здоровье начинало сдавать, и она не могла предложить более подробную информацию.

Я могу лишь предположить, что рассказы моей матери об охоте на лис были очередной частью ее тщательно сконструированного повествования о своем аристократическом прошлом. В госпитале не было лошадей, и, хотя она могла научиться ездить верхом на ферме Уэстонов, маловероятно, что у Лены были средства для приобщения ее дочери к спортивной забаве, обычно предназначенной для богатейших членов общества. Моя мать не делилась этой выдумкой в пределах своей семьи. Я же начала ездить верхом начиная с шести лет, практиковала конную выездку и совершала показные прыжки и кульбиты на бесчисленных детских мероприятиях. Однажды летом моя мать даже отправила меня в лагерь, где я провела две недели, обучаясь искусству стипль-чеза[87] вместе с четырьмя другими детьми. Но за все это время я ни разу не видела, чтобы моя мать хотя бы прикоснулась к лошади.

Я почти оставила надежду найти кого-то, кто смог бы заполнить отсутствующие фрагменты в истории моей матери, когда получила другой неожиданный звонок, на этот раз из Англии.

– Меня зовут Бернис, и я знала вашу мать.

Она узнала мой телефонный номер у секретаря ассоциации «Олд Корам» – организации, состоявшей из бывших найденышей и членов их семей. Я писала им в начале своих поисков, надеясь найти кого-то, кто знал мою мать ребенком, но из этого ничего не вышло. Запросы, которые я направляла в течение двух с лишним лет, в основном остались без ответа.

Я находилась в спортзале, когда ответила на звонок Бернис. Не желая откладывать драгоценную возможность поговорить с человеком, знавшим мою мать в те годы, я пристроилась на пандусе перед зданием. Во Флориде, где я жила в то время, было не по сезону холодно, и на улице моросил дождь. Я едва замечала дождинки, падавшие с карниза на мои голые ноги, пока слушала ровный голос Бернис. Ее память была необыкновенно острой, когда она рассказывала о событиях, происходивших восемьдесят лет назад.

Я не знала имени «Бернис», но, разумеется, тогда ее звали по-другому.

– Тогда меня звали Изабель, – сказала она. – Изабель Хокли.

Она была маленькой девочкой, жившей на Карпентер-Лейн, когда Дороти все еще находилась у приемной матери. Ее лучшая подруга… и возможно, она не случайно оказалась моей тезкой. Мое среднее имя – Изабелла, и я сразу же задалась вопросом, возможно ли, что, несмотря на различие в произношении, мать назвала меня в ее честь.

Я внимательно слушала, пока она описывала действующих лиц, о которых я узнала в ходе своих исследований и чтения мемуаров моей матери. Она помнила мисс Райт, чьи волосы были расчесаны на прямой пробор, с волнами по обе стороны. «Мы называли ее “Грачихой” из-за заостренного носа», – сообщила она. Я представила мисс Райт с носом, похожим на длинный птичий клюв, и с круглыми глазами-бусинками.

– А мисс Даути мы называли «Кошкой».

– Почему так?

– Понимаете, из-за ее рук, – она стала описывать центральную лестницу госпиталя, которая стоит и сегодня, с толстыми лакированными перилами, представлявшими искушение для любого ребенка. – Мы съезжали вниз по перилам. Это было так весело!

Я слышала радость в ее голосе, когда она вспоминала, насколько можно понять, один из счастливейших моментов своего детства.

– Однажды я забралась на перила наверху, и мисс Даути поймала меня, как только я начала съезжать вниз. Ее руки были как когти, когда она схватила меня. Меня просто поймали, как мышку! Вот почему мы прозвали ее «Кошкой»: из-за ее когтистых рук. Мы вообще были довольно шаловливыми, – добавила она. – То и дело попадали в неприятности, что означало порку. Но, наверное, мы ничего не могли с этим поделать.

Как и у моей матери, у Бернис были только добрые слова для мисс Даути.

– Она правда была замечательной и сильно отличалась от остальных. – Когда я спросила ее почему, она ответила просто: – Думаю, ей было дело до нас.

Я