Встречи со Стеллой в маленькой неубранной квартирке с голымикирпичными стенами, за которыми слышался шум ресторана, Эвелин очень забавляли.Ей нравилась таинственность их романа, о котором ни сном ни духом не ведалникто из клана Мэйфейров.

«Люблю тебя, дорогая моя…»

Только Стелле Эвелин показала виктролу, доставшуюся ей отДжулиена. Только Стелла знала, что по просьбе покойного дядюшки Эвелин унеслаее из дома на Первой улице. Призрак Джулиена был всегда ее спутником, стоилотолько представить, как она гладит его волосы или прикасается рукой к его коже.

В течение многих лет после его смерти Эвелин, уединясь всвоей комнате, проигрывала пластинки на виктроле. Особенно любила она слушатьвальс из «Травиаты». Закрывая глаза, она представляла, что танцует с Джулиеном.Веселый и очень грациозный для своего почтенного возраста, он никогда неунывал. Более того, всегда подшучивал над всем и вся, проявляя завиднуютерпимость к слабостям и лжи других. Нередко Эвелин заводила вальс для своеймаленькой Лауры Ли.

— Эту пластинку мне дал твой отец, — говорила онадочери. Лицо ребенка всегда было так печально, что Эвелин хотелось плакать приодном взгляде на него. Неужели Лаура Ли за всю свою жизнь ни разу не позналасчастья? Но зато она познала умиротворение, что, возможно, было не так ужплохо.

Любопытно, умел ли Джулиен в своем нынешнем состояниислышать звуки виктролы? И правда ли то, что он по собственной воле привязалсебя к земной жизни?

— Грядут темные времена, Эви, — предвещалон. — Но я не сдамся. Не спущусь тихо в ад. Не позволю ему торжествовать.Если получится, я преодолею смерть. И буду жить среди теней. Заводи для меняэту мелодию, чтобы я мог ее слышать и там. Пусть она призывает меня к этойжизни.

По прошествии лет Стелла, услышав об этом, насторожилась.Они тогда сидели в каком-то римском ресторанчике, ели спагетти, пили вино ислушали диксиленд. Эвелин рассказывала ей старые истории Джулиена.

— Так это ты забрала виктролу! — воскликнулаСтелла. — Ну да, конечно. Это я помню. Но все остальное я нахожу несколькостранным. Ты не могла ничего напутать? Ведь Джулиен всегда был с нами такойвеселый, такой неугомонный. Эви, ты уверена, что он чего-то боялся? Ну конечноже, — продолжала она, — я прекрасно помню тот день, когда мать сожглаего книги. Он был вне себя от гнева. Метал громы и молнии. Потом мы пошли ктебе. Помнишь? Кажется, я сказала ему, что тебя заперли на чердаке наАмелия-стрит. Он так разъярился, что, явись за ним в тот самый полдень хотьсама смерть, вряд ли бы она смогла его угомонить. Кстати, насчет этих книг.Хотелось бы знать, что такого особенного в них было. Но несмотря ни на что,Эви, он все равно был счастлив. Особенно после того, как ты стала к немуприходить. И оставался счастливым до своего последнего дня.

— Да, он был счастлив, — согласиласьЭвелин. — И до самой смерти не терял здравости рассудка.

Эвелин снова перенеслась в мыслях в былое время. Вспомнила отом, как однажды карабкалась по мощной паутине колючей лозы, обвившейоштукатуренную стену. Если бы можно было хотя бы на миг стать опять такой жездоровой и сильной, как в тот день, когда она, разгребая в стороны цветоносы,лезла по лиане в мансарду! Почти без труда добравшись до крыши террасы второгоэтажа, выступающей над мощеной дорожкой, Эвелин взглянула в окно и увидела, чтоДжулиен лежит на своей кровати.

— Эвелин! — воскликнул он, не веря своим глазам.Было видно, что он силится разглядеть ее получше и радостно протягивает к нейруки. Она никогда не рассказывала об этом Стелле.

Когда Джулиен впервые привел ее в эту комнату, Эвелин былотолько тринадцать.

Кстати сказать, это был тот самый день, когда она началажить настоящей жизнью. С Джулиеном оа могла говорить так просто и откровенно,как ни с кем другим. До чего же бессильна она была в своем молчании, котороенарушала лишь изредка, например когда ее бил дед или кто-то очень просил еепродекламировать свои стихи! На самом деле она никогда их не сочиняла, а просточитала висевшие в воздухе рифмованные строки.

Как-то раз почитать свои странные стихи-пророчества попросилее Джулиен. Он предчувствовал наступление мрачных времен и ждал их со страхом всердце.

Старик Джулиен и безгласный ребенок — каждый из них былпо-своему беззаботным. Занимаясь в тот день с ней любовью, он отдавался чувствумедленно, нежно, истово. Возможно, по сравнению со Стеллой его движения былинесколько тяжеловеснее, но что вы хотите: ведь он уже был далеко не молод.Поэтому ему потребовалось немало времени, чтобы хорошенько завести себя. Нозато, прежде чем он сумел достичь сладостного финала, он одарил своювозлюбленную бездной ласк и поцелуев. Какое наслаждение ей доставили егопроворные, знающие свое дело пальцы и даже его изящные непристойности, которыеон нашептывал ей на ухо. Впрочем, к этому делу у них обоих был особый талант —они всегда знали, как прикасаться и как целовать друг друга.

Они относились к занятиям любовью необычайно трепетно,словно это было для них непозволительной роскошью. Но зато, когда их охватываланеистовая страсть, они оба были к ней полностью готовы.

— Вот и наступили мрачные времена, — говорил ейДжулиен. — К сожалению, не могу рассказать тебе все, милая моя девочка.Просто не могу решиться на это. Видишь ли, она сожгла все мои книги. Сожгла ихтам, прямо на траве. Уничтожила то, что принадлежало мне. А значит, уничтожилавсю мою жизнь. Поэтому я хочу попросить, чтобы ты кое-что для меня сделала.Чтобы ради меня ты в это верила. Возьми виктролу и унеси ее с собой. Ты должнасохранить ее в память обо мне. Это моя вещь. Я любил ее. Касался ее своимипальцами. Вдохновлял своим духом настолько, насколько это способен сделатьгрешный человек. Храни ее, Эви. Заводи иногда и ставь для меня вальс.

И еще. Прошу тебя, когда настанет момент, передай ее внадежные руки. Тому, кто будет лелеять ее после смерти Мэри-Бет. Дело в том,что Мэри-Бет не может прожить больше меня. Но только держи виктролу подальше отКарлотты. Пусть даже не прикасается к ней. Придет час…

Не договорив, он снова погрузился в печаль. Нет, уж лучше быим было заниматься любовью.

— Я бессилен что-либо сделать, — послепродолжительного молчания продолжал он. — Знаю, что может случиться, ноничего не могу предотвратить. Впрочем, известно мне не больше, чем любомудругому из смертных. Знаешь, что больше всего меня тревожит? Вдруг ад совсемпуст? Что, если там нет тех, кого можно было бы возненавидеть? Вдруг онокажется просто беспросветным мраком? Вроде темной ночи в шотландской деревнеДоннелейт? Если это в самом деле так, то Лэшер вернется из ада.