Эвелин знала, что Мона не ночевала дома. Но она никогдапо-настоящему не беспокоилась о ней. Мона могла делать все, что ейзаблагорассудится, в том числе то, о чем другие могли только мечтать. Онаделала то, что не могла себе позволить бабушка Лаура Ли и ее мать Си-Си, атакже сама Старуха Эвелин. Она делала это за них, а также за Гиффорд…

Гиффорд мертва. Нет, это невозможно. В это трудно поверить.«Почему я не почувствовала, когда это произошло? Почему я не слышала ее голоса?» — снова и снова задавала себе одни и те же вопросы Старуха Эвелин.

Однако лучше вернемся к вещам насущным. Она стояла в холле,размышляя о том, сможет ли отправиться на поиски Моны. Для этого нужно былопройти по ухабистым улицам, по вымощенным кирпичом и каменными плитамитротуарам, где для такой пожилой дамы, как она, слишком велик был риск упасть.К тому же ничего подобного она уже давно не предпринимала. Но теперь, с еепомолодевшими глазами, она вполне была в состоянии это сделать, хотя никто немог дать никаких гарантий. Возможно, это был последний раз, когда ейпо-настоящему требовалась способность видеть.

Год назад она и подумать не могла о том, чтобы выйти наулицу. Но молодой доктор Роудз сделал ей операцию и избавил от катаракты, такчто теперь она стала буквально поражать людей своим зрением. Правда, удивлялисьони только тогда, когда Старуха Эвелин делилась своими впечатлениями обувиденном, а происходило это, прямо скажем, нечасто.

Старуха Эвелин прекрасно знала, что от разговоров нетникакого толку. Она молчала годами. Постепенно все с этим свыклись ивоспринимали как само собой разумеющееся. Никто бы не позволил ей рассказыватьсвои истории Моне, но Старуха Эвелин уже давно жила воспоминаниями о своеймолодости, которыми не имела никакой нужды с кем-либо делиться. Кроме того, чтохорошего принесли ее истории Гиффорд и Алисии? Что у них была за жизнь?Впрочем, для Гиффорд она уже закончилась!

Ей опять показалось невероятным, что Гиффорд больше нет вживых. «Да, боюсь, Алисия сойдет с ума, — подумала она, — но чтотогда будет с Моной? И со мной, когда я вполне осознаю то, что произошло».

Эвелин прошла в комнату Алисии. Внучка спала, свернувшиськлубочком, как ребенок. Этим вечером она влила в себя полбутылки виски с такимвидом, будто это было лекарство. Такая безудержность в употреблении алкоголяможет кого угодно свести в могилу. На месте Гиффорд следовало бы оказатьсяАлисии, подумала Эвелин. Это было бы справедливее. Потому что это Алисия, а неГиффорд, заблудшая овца.

Прикрыв плечи Алисии вязаным покрывалом, Эвелин вышла изкомнаты.

Медленно, очень медленно она начала спускаться по лестнице.Прежде чем сделать очередной шаг, она резиновым наконечником трости тыкала вковровую дорожку, чтобы убедиться, что впереди ее не подстерегает что-либо, зачто она могла бы зацепиться и упасть. Ей хорошо запомнился ее восьмидесятыйдень рождения, который она ознаменовала своим падением. Она не хотела егобольше повторять. Это были самые мрачные дни ее старости. Ей пришлось долгопроваляться в постели, пока не срослось бедро. Но доктор Роудз сказал, что этопошло на пользу ее сердцу: «Вы доживете до ста лет», — уверил ее он.

Доктор Роудз взял на себя смелость провести операцию на ееглазах, хотя для этого ему пришлось выдержать борьбу с теми, кто считал ее дляэтого слишком старой. «Ну как вы не понимаете? — говорил он. — Она жескоро совсем ослепнет. А я могу вернуть ей зрение. Тем более что у неепрекрасное умонастроение».

Умонастроение… Ей понравилось это слово, и она ему об этомсказала.

— Почему вы больше ни с кем не разговариваете? —спросил он ее в больнице. — Знаете, из-за этого вас считают слабоумнойстарушкой.

Она рассмеялась и долго не могла остановиться.

— Но я такая и есть, — ответила она. — К томуже тех, с кем я любила говорить, уже давно нет в живых. Осталась только Мона.Чаще всего именно она говорит со мной.

Теперь пришла его очередь смеяться.

Старуха Эвелин по роду своего воспитания была не слишкомразговорчива. Ее приучили к тому, что следует как можно больше молчать. И еслибы не Джулиен, вряд ли нашлась бы на свете живая душа, с которой она могла бынадолго разговориться.

Ей очень хотелось когда-нибудь рассказать Моне о Джулиене.Возможно, сегодня как раз такой день настал. От предвкушения этого разговораона ощутила прилив энергии. Кроме того, настала пора рассказать Моне, гденаходятся виктрола и жемчуг. Она должна знать, что может заполучить их хотьсейчас.

Эвелин остановилась перед расположенной в нише зеркальнойполкой для шляп. Отражение в зеркале ее вполне удовлетворило. Другими словами,она была в достаточно приличной форме, чтобы выйти на улицу. Правда, всю ночьона проспала в теплом габардиновом платье, но ведь оно совсем не помялось. Ктому же отлично подходило для середины весны. Она всегда легко засыпала, сидя вкресле и скрестив пальцы рук на коленях. Перед этим она обычно расстилала нагобеленовой спинке кресла носовой платок, чтобы тот в случае, если она повернетголову и слюни потекут у нее изо рта во время сна, оказался у нее под щекой. Нопятна появлялись на нем крайне редко, поэтому она многократно использовала одини тот же платок.

Но вот беда: у нее не было шляпы. Прошло уже много лет, стех пор как она выходила на улицу, если не считать свадьбу Роуан Мэйфейр.Поэтому она не знала, куда подевались ее шляпы. Тем не менее на свадебнойцеремонии она, насколько помнилось, была в каком-то головном уборе, и еслипостараться, то даже можно вспомнить, в каком именно. Очевидно, на ней быласерая шляпка с маленькой старомодной вуалеткой и, кажется, украшенная розовымицветами. Хотя, может быть, это ей только приснилось, равно как и сама свадьба,которая казалась ей чем-то не вполне реальным.

Подняться наверх, чтобы поискать там шляпу, Эвелин сейчас немогла, а в ее комнатушке, что располагалась внизу, никаких головных уборов небыло. Впрочем, ее волосы были вполне аккуратно убраны. На всякий случай онапроверила узел на затылке. Он оказался крепким, все шпильки были на месте.Столь немудреную прическу она носила уже многие годы. И была ею вполнедовольна, так же как своими седыми волосами, величественно обрамлявшими лицо.Нет, никакая шляпа ей определенно не нужна. Что же касается перчаток, тотаковых у нее не было уже очень давно. Да и кому пришло бы в голову покупать ейперчатки?

Помнится, на свадьбе Роуан эта противная особа, ЛоренМэйфейр, даже сказала: «Сейчас никто не носит перчаток». Дескать, теперь этадеталь туалета ровным счетом не имеет никакого значения. Кто знает, быть может,Лорен в самом деле была права.