самолет и еду в аэропорт, и… Не знаю. Мне становится больше не одиноко. Потому что какими бы разными ни были люди, мы все просто хотим куда-то в своей жизни добраться. Воссоединиться с кем-то, кто нам дорог.

Алекс бросил на меня странный взгляд. Не знаю, что он значил.

– Ой, черт, – пробормотала Лита. – Я из-за тебя расплачусь. Это все из-за беременности. Чертовы гормоны. Я от них еще более эмоциональная, чем когда сидела на аяуаске.

На прощание Лита крепко-накрепко нас обняла.

– Если когда-нибудь будешь в Нью-Йорке… – сказала я.

– Если когда-нибудь захочешь по-настоящему сплавиться на байдарке, – ответила Лита и подмигнула.

Мы сели в машину и направились назад в курортный отель. Первое время мы ехали в молчании, и Алекс обеспокоенно хмурился, сведя брови к переносице.

– Мне ненавистна мысль о том, что ты одинока, – наконец сказал он. Наверное, у меня был очень озадаченный вид, потому что Алекс тут же добавил: – То, что ты рассказывала про аэропорт. Что ты едешь туда, когда чувствуешь одиночество.

– Мне больше не так одиноко, – попыталась я его успокоить.

У нас с Паркером и Принсом групповой чат на троих – в последнее время мы планируем поставить мюзикл по фильму «Челюсти» и пытаемся решить, как бы не потратить на это ни цента. Каждую неделю я созваниваюсь со своими родителями по громкой связи. Плюс у меня есть Рейчел, которая здорово помогла мне оправиться от разрыва с Гиллермо – то есть бесконечно приглашала меня то на фитнес, то в винный бар, то поработать волонтером в приюте для собак.

И пусть мы с Алексом больше не так часто разговариваем, зато теперь он присылает мне по почте свои рассказы и каждый сопровождает аккуратными комментариями, написанными на клейких листочках бумаги. Было бы куда проще присылать мне рассказы на электронную почту, но он этого не делает, и я очень это ценю. Каждую распечатанную копию я кладу в коробку из-под обуви, где у меня хранится коллекция важных для меня вещей.

(Я завела себе только одну обувную коробку. Не хочу, чтобы у меня накопилась огромная гора ящиков, набитая рисунками моих будущих детей, как это произошло с мамой и папой).

И когда я читаю его рассказы, я совсем не чувствую себя одинокой. Я не чувствую себя одинокой, когда держу в руках клейкие листочки, исписанные почерком Алекса, и думаю о человеке, который написал их для меня.

– Извини за все те разы, когда меня не было рядом с тобой, – тихо произнес Алекс. Он открыл рот, словно собрался добавить что-то еще, но затем просто покачал головой и замолчал. Мы доехали до нашего отеля, остановились на парковке, и только затем я повернулась к Алексу лицом, а он посмотрел на меня в ответ.

– Алекс… – Мне понадобилось сделать паузу, и только потом я смогла продолжить: – С тех пор как мы познакомились, я больше никогда не чувствовала себя по-настоящему одинокой. И я не думаю, что, пока ты у меня есть, я вообще когда-либо почувствую себя одинокой.

Взгляд у него смягчился.

– Можно я расскажу тебе одну стыдную вещь?

И в этот момент мне не хотелось ни шутить, ни отпускать саркастические комментарии.

– Конечно. Все, что угодно.

Он вздохнул и машинально забарабанил пальцами по рулю.

– Я даже не знал, что я был одинок, пока не встретил тебя, – он снова покачал головой. – После того как мама умерла, а папа совсем расклеился, я просто хотел, чтобы с моей семьей все было хорошо. Я хотел быть тем, в ком так нуждались отец и мои маленькие братья. И в школе я хотел быть тем, кого во мне хотели видеть окружающие, и я пытался быть спокойным, ответственным и усердным, и только в девятнадцать лет я вдруг подумал, что, может быть, не все люди вынуждены жить точно так же. Что, может быть, мне не нужно пытаться кем-то стать. Потому что я уже являюсь собой. Я встретил тебя и… Если честно, сначала я думал, что ты просто играешь на публику. Пытаешься привлечь внимание своей этой дикой одеждой и странными шутками.

– Что это ты имеешь в виду? – полушутливо спросила я негромким голосом, и на какую-то долю мгновения уголок рта Алекса приподнялся в улыбке.

– Когда мы вместе поехали в Линфилд, ты все спрашивала меня, что мне нравится, а что нет. И… не знаю. Я словно почувствовал, что тебе действительно интересно.

– Конечно, мне было интересно, – сказала я.

Алекс кивнул:

– Я знаю. Ты спрашивала меня, кем я являюсь на самом деле, и… Ответы словно приходили из ниоткуда. Иногда мне кажется, что до встречи с тобой я и вовсе не существовал. Словно ты меня выдумала.

Мои щеки стали теплыми от румянца, и я поерзала в кресле, подтягивая колени к груди.

– Мне бы не хватило мозгов тебя выдумать. Ни у кого бы не хватило.

Я видела, как подрагивают мускулы на его скулах. В этом был весь Алекс – он никогда не говорил ничего поспешно, всегда тщательно взвешивал все свои слова.

– Я вот о чем, Поппи. Ты первая, кто меня узнал. И даже если… даже если между нами что-то изменилось, ты никогда не будешь одна, понимаешь? Я всегда буду тебя любить.

На мои глаза навернулись слезы, но каким-то чудом мне удалось их незаметно сморгнуть. И голос мне удалось сохранить чистым и веселым, а не таким, словно кто-то засунул мне под ребра руку, нашарил сердце и стиснул его в ладони, задевая старую, надежно скрытую ото всех рану.

– Я знаю, – сказала я ему. – Я тоже тебя люблю.

Это и правда, и нет. В мире не существовало слов, способных выразить все эмоции, которые я ощущала сейчас просто оттого, что смотрела Алексу в глаза: всю мою эйфорическую радость, и боль, и любовь, и страх.

После этого разговора поездка продолжалась как обычно. Ничего между нами не изменилось – кроме того, что какая-то часть меня пробудилась, словно медведь после долгой спячки. И вроде как, когда ты спишь, голод не так терзает твое нутро, но стоит тебе прийти в сознание, как ты понимаешь – теперь это чувство вынести невозможно.

На следующий день – предпоследний день нашего отпуска – мы решили подняться в гору. Мы уже почти дошли до вершины, когда я решила подойти к краю тропинки, чтобы сфотографировать синее озеро, виднеющееся глубоко внизу через просвет в кронах деревьев.

Тут-то я и потеряла равновесие. Лодыжка у меня подвернулась – я и заметить не