Он подошел к ней – улыбающийся, довольный, приглашающийулыбкой разделить его радость.

– Ты – находка, я тебе это говорил? Давай скажу ещераз. У меня никогда, поверь, никогда не было такой натурщицы!

Он склонился над ее рукой, прикоснулся губами – так мило,старомодно… Сердце Юльки, которое должно было затрепыхаться, как птица, неотозвалось ни одним ускоренным ударом. Она смотрела на седеющие волосы мужчины,который годился ей в отцы, и тщетно пыталась вызвать подобающие происходящемучувства.

«Да ведь он мне не так уж и нравится, – ошеломленнопоняла Юлька. – Честно говоря, совсем не нравится. Но он красивый,талантливый, богатый… В меня никогда не влюблялись такие мужчины! По правдесказать, в меня почти никакие не влюблялись. Я боюсь, что если отвергну его, тоснова останусь одна и никому не буду нужна».

«Нельзя подменять страх мечтой», – всплыли у нее впамяти слова Конецкой.

«Конечно, нельзя, Марта Рудольфовна. Вы совершенно правы».

– Роман, извините, пожалуйста, – виновато сказалаона, отнимая у него руку. – Но мне нужно ехать. Я обещала вернуться домойпораньше.

Он, не разгибаясь, поднял голову и уставился на нее так, какбудто она сказала что-то неприличное. Его благородное лицо в эту минутупоказалось Юльке глуповатым – наверное, оттого, что она смотрела на него сверхувниз.

– Юленька, как же так? Я собирался пригласить тебя наромантическую прогулку. Мне хочется показать тебе так много…

Он наконец выпрямился и, кажется, собрался заключить ее вобъятия. «Как пишут в книгах», – в который раз подумалось ей, но сейчасто, что пишут в книгах, представилось ей пошлым и надуманным.

– Пригласите жену, – быстро сказала Юлька,удивляясь самой себе. – И покажите ей. Простите, мне и правда пора!

– Но, Юля!

Не слушая, что он говорит, она накинула на плечи палантин,рассеянно улыбнулась и пошла к выходу. Он плелся за ней, не понимающий, чтослучилось, извиняющийся за что-то. «За что? Это мне нужно извиняться, не ему».До Юльки донеслись какие-то ненужные слова о жене, об усталости, о том, что втаком случае он… на машине… хотя бы до ее дома… Она оборвала их, покачавголовой, торопливо сказала: «До свидания» и толкнула тяжелую дверь. Мансуровостался стоять с огорченным лицом, разведя руки, в рабочей блузе, испачканнойгусто-лиловой краской.

Ощущение невероятной свободы – откуда только оно взялось?Бегом, бегом по лестнице, простучать каблучками, вылететь в майский вечер и необорачиваться, не оборачиваться на окна, за которыми женщины смотрели с картинна художника, нарисовавшего их с букетами в голубых руках. Какая-то дама вбелом платье попалась ей навстречу, и Юлька вдруг увидела, что это Кристина – слицом, похожим на высушенный цветок.

– Юля?

– Он вас ждет… там, наверху, – сбивчиво поведалаЮлька. – Всего хорошего, прощайте!

Кристина открыла рот, но спросить ничего не успела – всемсвоим видом показывая, что она страшно торопится, Юлька помахала ей рукой ипобежала к воротам. Поравнявшись с ними, она заметила, что в траве под кустамибелеют ландыши, но тут же поняла, что ошиблась: это всего лишь молодая крапиварасцвела мелкими невзрачными белыми цветами, веночком окружающими стебель.Рассмеявшись неизвестно чему, Юлька выскочила наружу и отправилась искатьближайшую станцию метро.

Стоило ей войти в квартиру, как навстречу проковыляла ВалентинаЗахаровна. Но вместо того, чтобы остановиться и спросить, как у Юльки дела, оналишь кивнула встрепанной седой головой и скрылась в своей комнате. Юлькепоказалось, что глаза у нее заплаканные. «Ничего себе! – она едва неприсвистнула. – Неужели ведьма ее обидела?!»

Из-за неплотно прикрытой двери раздался звук, похожий навсхлип, и Юлька обмерла. Господи, да Валентина плачет! Ей захотелось немедленновбежать к Мурашовой, обнять, утешить ее, сказать что-нибудь такое, от чего тарассмеется и снова станет прежней Валентиной Захаровной – спокойной имиролюбивой, неуязвимой для злых шуточек Марты Рудольфовны.

Но стоило Юльке сделать шаг к комнате Мурашовой, как дверьзакрыли изнутри и, кажется, даже повернули ключ в замке. Проскрипел стул,прошуршала задернутая штора, и снова стало тихо.

Юлька живо представила, как страдает в одиночественесчастная старушка, и ее внезапно охватил гнев. Это было вовсе не то чувствозлобы, в котором она пребывала постоянно еще пару месяцев назад, надеясь, чтокогда-нибудь ей удастся отомстить старухе какой-нибудь грандиозной пакостью. Ине собачье ожесточение, появлявшееся изредка, приступами, после особенно больнокольнувшего ее замечания Конецкой. И не то чувство устойчивой, сидящей глубоковнутри ненависти, которую она испытывала к отцу. Гнев, беспримесный гнев противчеловека, обидевшего того, кто заведомо не мог ему ответить, поднялся в Юльке,как вихрь, раскрутился откуда-то из позвоночника – который теперь она держалапрямо – и увлек за собою.

Она двинулась к гостиной, уверенная, что Конецкая сидитименно там – конечно же, где ей еще быть! Наверняка развалилась в кресле,удовлетворенная тем, что наконец-то ее уколы достигли цели. Она измывается надними, пользуясь своим положением хозяйки дома, но Юлька ей покажет, что не всехможно доводить до крайности! Сейчас она ей все выскажет! Обидеть кроткую,нежную, безобидную Валентину Захаровну мог только никуда не годный человек.«Тоже мне, а еще подруга! – мелькало в голове у Юльки. – Да чем иметьтакую подругу, лучше не иметь никакой! Что это за дружба, за которую приходитсярасплачиваться слезами и огорчениями. Ведьма, настоящая ведьма, в самом деле…»

В памяти всплыли все случаи последних дней, когда Конецкаявысмеивала ее, унижала и оскорбляла, и кровь прилила к Юлькиным щекам. «Значит,я сама не знаю, какая я есть, да?! Знаю, уважаемая Марта Рудольфовна! Знаю, чтоя чувствую по отношению к вам. Пусть вы умная, много повидавшая, пусть высделали меня такой, какой я бы хотела быть, – все равно я вас не-на-ви-жу!НЕНАВИЖУ!»

Юлька с небывалой решимостью распахнула дверь в гостиную.Конечно, ведьма сидела там – правда, не с книгой в кресле, как ейпредставлялось, а на стуле возле окна и отчего-то сгорбившись. Так странно быловидеть ее с поникшей спиной, что Юлька затормозила с разбегу, уже понимая, чтоошиблась и ссора с Мурашовой, если она и случилась, выглядела вовсе не так, какей казалось. Заморгав, она остановилась посреди комнаты, и все слова, которыеона готовилась выпалить, застыли у нее на губах.

Конецкая даже не подняла головы. Не спросила, как прошелсеанс у Мансурова, не бросила одну из своих едких фраз, не оглядела ее снизудоверху внимательными черными глазами, готовясь заметить любой недостаток вЮлькиной внешности. Как сидела, так и осталась сидеть, сложив руки на коленях.

«Вот оно! – кольнуло Юльку. – Ей плохо!»

Ненависть ее сменилась чем-то другим, не выразимым словами,темным и мстительным. Не совсем то, что требовалось, но зато какой шанс! Когдаеще унизить ведьму, как не в тот момент, когда она сама беззащитна и не сможетответить? Восторжествовать над ней, столько времени державшей Юльку в загоне,сказать что-то такое, от чего она окончательно ссутулится и больше невыпрямится. «Что же, что же… – судорожно соображала она. – Что-нибудьпро возраст? Точно! Женщин это всегда задевает. А еще об ушедшей любви,которая, наверное, давно уже тлеет в могиле…»