Ковригин кивал, слушая, как она убеждает саму себя, и думал,что банальное наблюдение в который раз оказалось верным: действительностьстрашнее выдумки.

Теперь ему предстояло объяснить это Елене Дубровиной.

Лена прокручивала интервью в третий раз. В этом не былонеобходимости, но ей хотелось снова послушать некоторые фразы Конецкой.«Невероятная все-таки старуха, – думала она с восхищением, – злая,как собака, но до чего интересная!»

Текст был практически готов, и он получился таким, какнужно. Она могла быть довольна своей работой.

– Я довольна своей работой, – вслух сказала она,постаравшись, чтобы это прозвучало с энтузиазмом. Но собственный голоспоказался ей неуверенным и унылым. Чувство удовлетворения исчезло, сменившисьусталостью и желанием спать. Она все время хотела спать, и никакой кофе неделал ее бодрее.

«Я теряю остроту ощущений». Даже эта мысль, которая, придя впервый раз полгода назад, вызвала у нее приступ ужаса, сейчас не оставила послесебя ничего, кроме глухой тоски. Лена горько усмехнулась – это толькоподтверждало ее опасения. Она разучилась радоваться своим победам, пусть дажемаленьким, разучилась радоваться хорошо написанным текстам и людям, своимгероям. Бывшая манекенщица ненадолго втянула ее в орбиту своей полнокровнойжизни, но затем Лену выкинуло наружу, и теперь она болталась сама по себе, какгрязный пакет, едва надуваемый слабым ветром. Старый, дырявый, никому ненужный.

– Я – преждевременная старуха.

Тридцать пять лет, половина жизни прожита, и все лучшееосталось в той половине. Ничего из этого лучшего не повторится. Не будетПортугалии, мороженого, падающего из трубочки белой кляксой на горячий асфальти тут же растекающегося по нему, не будет утреннего забвения в мужских руках,прижимающих к себе так, что не вздохнуть, не пошевелиться. Не будет написанныхкниг. Ни одной больше не будет. И все ее герои – маленькие человечки, которыхона так любила, разошлись по своим историям, да так в них и остались – даже те,кому она уготовила другую судьбу. Она собиралась придумать невероятныеприключения – и с Лизой Шемякиной, и с мальчиком Петькой, и с ИваномТрофимовичем, и с Эльзой… Теперь не придумает. Ни одной истории больше. Ниодного приключения. Скачки, корабли, балы, бури, побеги, перевороты, любовь,страдания – все то, что она уже сочинила и собиралась описать, изгладится изпамяти окончательно спустя каких-нибудь десять лет, когда забудется даже то,что когда-то она была писательницей.

«Надо только протянуть эти десять лет, вот что», –сказала себе Елена Дубровина.

Она оттянула уголки глаз вниз, взглянула на себя в зеркало.Грустный Белый клоун. Белый – потому что бледный: даже белил ему не нужно.

Отвернулась, подняла уголки вверх, растянула губы в улыбке,наморщила нос. Ну-ка, где веселый клоун? Где туповатый жизнерадостный шутник,вечно гогочущий над тем, грустным, падающим на банановой кожуре? Она быстроповернулась к зеркалу.

Из него смотрел все тот же Белый клоун. Только зубыоскалены, и в глазах стоят слезы.

Иногда мне кажется, что в голове у меня растет белый шар,утыканный острыми шипами. По вечерам он начинает раздуваться и колет мою беднуюголову изнутри. Мне больно. Шар раздувается, когда она рядом и говорит,говорит, говорит своим хрипловатым, простуженным голосом… В такие минуты яненавижу ее – старую, отвратительную, дурно пахнущую старуху. Я чувствую, какот нее воняет. Сколько бы она ни мылась – а она до отвращениячистоплотна, – от нее все равно разит этим запахом старости, которыйяснее, чем что бы то ни было другое, говорит о том, что скоро она умрет, ??кишки ее сгниют, а вместе с кишками и все остальное.

И от второй воняет тоже. Люди пахнут, и это невозможновытерпеть. Хочется, чтобы она поскорее умерла – тогда вся ее вонь уйдет в землюи останется там. А здесь можно будет дышать свободно.

Она невероятно раздражает меня. Раньше такого не было.Раньше я считала, что ее убьет кто-то другой, и поэтому относилась к нейснисходительно. Теперь я знаю, что этого не случится, и оттого заранее ненавижуее – за то, что мне придется сделать это самой. Я еще никогда никого неубивала.

Интересно, каково это?

Я перестала себя обманывать. Мне хочется ее смерти непотому, что после этого меня ждет безбедная жизнь. Прежде я убеждала себя втом, что это так, но белый шар в моей голове начинал колоться, потому что емуне нравится ложь. Я лгала самой себе. Я хочу ее смерти, чтобы перед последниммгновением своей жизни она взглянула мне в глаза и увидела, кто ее убивает.Чтобы ее самонадеянность, убежденность в том, что она осчастливила меня,лопнули – так же, как ее голова несколькими секундами позже. Пусть онаосознает, насколько ошибалась.

Ей нравится управлять чужими жизнями. Но нет ничего смешнее,чем кукловод, дергающийся при каждом рывке нитки, привязанной к его суставам.Она слишком сильно дергала меня, и ниточки в конце концов лопнули. Марионетка,вышедшая из повиновения, – как вам такая картина?

И разве можно осуждать ее за то, что она захочет хотя бынесколько минут полностью управлять жизнью той, которая так опрометчивонатянула нитки?

Кто бы знал, как мне надоело притворяться!

Кристина видела, что творится с мужем, и от испугапостепенно переходила к отчаянию. Как же так?! Она стольким пожертвовала радинего! С его молчаливого одобрения почти порвала отношения с матерью, бросилаработу (хотя ей и самой хотелось это сделать), посвятила всю себя Роману… И этодля того, чтобы увидеть, как в его глазах загораются знакомые ей огоньки, когдаон смотрит на неоконченный портрет девчонки с ландышами?! Будь проклят тотвечер, когда она решила заключить пари с Конецкой! Это то же самое, чтозаключить сделку с дьяволом, – заранее ясно, кто останется в выигрыше.Почему такое сравнение не пришло ей в голову раньше?

Ей катастрофически не хватало рядом человека, с которым онамогла бы посоветоваться. Подруги, приятельницы, мать – когда она вышла замуж,все они отступили на задний план, а затем и вовсе исчезли из ее поля зрения.Оставалось размытое воспоминание, как бледная тень с краю картины… Сказать поправде, она была уверена, что больше никогда не будет в них нуждаться.

И вот теперь такая беда… Кристина ощущала себя беспомощной,как ребенок. Что делать? К кому бежать? Может быть, поговорить с этойдевчонкой? Бессовестная кукла, у которой на лбу написано, как хочется ей отобратьчужое! Но Кристина твердо знала о себе, что, окажись она в такой же ситуации наместе куклы, держалась бы за свой шанс руками и ногами. Что руками! Вцепиласьбы в него зубами и не выпустила бы. Значит, и кукла не выпустит.

Скандалы с мужем могли лишь ухудшить положение. Роман упорноделал вид, что не понимает ее намеков, а говорить прямым текстом Кристинапанически боялась: а вдруг он признается, что все ее предположения – правда?!Что ей тогда делать?!