дурную новость.

– Там есть ее голос?

– Не совсем.

Свет в лице Офелии погас.

– В каком смысле?

– Возможно, лишь слабый след, но и он неразличимый, в общем, негусто.

– Можно все равно послушать?

Мы вошли, он включил запись.

Офелия сняла наушники, она была разочарована.

– Не сработало. Но вы ведь попробуете еще раз?

– Разумеется, сдаваться не будем.

– Я пошла к маме, – сказала Офелия резко.

Мы остались в подсобке, Караманте сказал, что сегодня будет записывать с противоположной от Эммы стороны:

– Мертвые нас слышат, идут с нами бок о бок, чувствуют наше желание услышать их голос, а это нехорошо. Они должны говорить без принуждения, свободно, когда самим захочется. Завтра попробую еще разок.

Мы расстались, и я отправился к могиле Эммы.

Перед ней сидела Офелия.

– Сожалею, что так получилось, – сказал я, приблизившись к ней.

– Вчера я на минуту поверила… Но сегодня, когда услышала эти шумы, шумы и только… Ты ведь тоже не веришь, правда?

– Может, не все так, как говорит Караманте, но все же кое-что есть. Я сам слышал.

– Я не хочу обольщаться…

– Да, это был бы прекрасный подарок тебе на день рожденья.

Она посмотрела на фотографию:

– В такой, как сегодня, день, много лет назад я появилась на свет, но лучше бы этого не случилось. Рождаешься всегда для кого-то, не для самого же себя, а дни рождения каждый год напоминали мне, что я никому не нужна.

Я выждал, пока затихнет отзвук этих слов, и сказал:

– Пойдешь со мной?

Офелия посмотрела в сторону Эммы. Я никогда не делал ей подобных предложений, она была смущена.

– И куда ты меня отведешь?

– Увидишь.

Я подал руку, помогая ей встать со стула. Она поднялась и пошла за мной. Мы не проронили ни слова. Остановились у входа на кладбище книг. Я толкнул хилую калитку, и мы вошли. Она глазам не поверила, когда увидела накрытый столик с двумя белыми металлическими стульями посреди зеленого луга, в тени дерева, под которым мы недавно лежали. Праздничный торт стоял посередине.

Я подошел к столику и отодвинул стул:

– Прошу.

Она медленно подошла и присела на краешек.

– С днем рождения! – склонившись, сказал я ей на ухо шепотом. Пробуждающим шепотом.

– Спасибо! – ответила она со вздохом.

Я сел напротив.

В центре торта стояла беленькая свечка. Я зажег ее.

– А теперь задумай и произнеси желание.

– Это обязательно?

– Необходимо.

– У меня нет больше желаний. В прошлом году еще были, а сейчас…

– Знаешь, так можно оценивать жизнь, сравнивая желания, которые мы произносим каждый год. У тебя ни одного не осталось?

– Нет… но… если это необходимо… – сказала она, глядя на капли воска, стекающие по свечке, – я бы хотела, чтобы ты обо мне заботился, никогда не бросал и до конца был верен тайной причине нашей встречи.

– Но ты уже это говорила, я даже поклялся на фотографии матери. Это не считается желанием, оно уже произнесено.

– Другого мне и не нужно.

В ту минуту я подумал, что только состоявшиеся и отчаявшиеся люди не имеют желаний.

– Тогда гаси.

Задув свечу, она посмотрела на меня:

– А у тебя какое желание?

– Но сегодня же не мой день рождения.

Офелия вынула спичку из коробка и снова зажгла свечку:

– Какое у тебя желание?

Я посмотрел ей в глаза – черную океанскую бездну.

– То же самое, что у тебя. С тех пор как я тебя встретил, я не хочу расставаться с тобой никогда.

– Твое тоже не тянет на желание, я же рядом…

Я задул свечу. Офелия протянула руку и одарила меня лаской:

– Ты не расстанешься со мной никогда.

Я протянул ей пакет, лежавший у меня в кармане.

– Это, конечно, не тот подарок, который ты сегодня ждала…

Это было складное зеркальце, которое я нашел на полке в подсобке. Отнес его Оливади, мастеру на все руки, он специальной пастой снял все налеты со стекла, отполировал до блеска бронзовую окаемку, зеркальце стало как новенькое. Зеркальный овал помещался в ее ладони, она взглянула на себя.

– Не стоило.

– Еще как, день рождения самого дорогого мне человека… Это зеркальце – совет.

Офелия снова посмотрелась в него.

– Та, в зеркале – это ты, и только ты…

Я хотел продолжить короткий тост, заготовленный в голове, в котором говорил ей, что пора отпочковаться от Эммы, не подчинять ей собственную жизнь, но как часто происходило, когда мысли должны были вылиться в слова, механизм заело, ибо реальность взглядов и пауз превосходила любые торжественные речи, заготовленные наедине.

Офелия положила зеркало в пакет. Я разрезал торт. Впервые я видел, как она ела, и эта бытовая подробность сделала ее еще ближе. Я раскупорил бутылку сладкого шампанского.

– Я приготовил для тебя еще один подарок.

Есть вопросы, которые словно камни, плавающие в пруду на листьях кувшинок, затягивают человека на дно, где нет света и отсутствуют формы, где темнота съедает все признаки жизни. Согласно всеобщему закону, тело при падении увеличивает свой вес; согласно человеческому закону, вопросы, не имеющие ответа, увеличиваются в объеме, наливают свинцом ноги, искажают слова и замедляют движение мысли.

В голове постоянно звучал вопрос Офелии: «Почему?» Она произнесла его, словно в нем заключалось ее проклятие – вечные поиски смысла, понимание своей заброшенности, сбоя в работе провидения и легкомыслия беспечной природы.

Никто не смог бы на него ответить, ни Караманте, записывающий внеземные звуки, которые, кроме него, никто не слышит, ни Илия, спускавшийся в Аид, он тоже не нашел на него ответа. Я тоже был бессилен, но не отступал перед тяжестью вопроса, грозившего ее у меня отобрать.

– Интересно, что еще за подарок?

– Я думал над твоими словами, которые ты произнесла пару дней назад.

– Какими?

– Над твоим рассказом о матери в сумасшедшем доме.

Она опустила глаза. Я, наверное, неправильно выразился, употребив это слово. Кто я в конечном счете, чтобы говорить о безумии ее матери?

– Извини…

– Что же ты подумал?

Возможно, она спросила из любезности или, может, заметила, что я обмер, но раз спросила, я воспользовался случаем:

– По-моему, там можно найти еще несколько важных ответов.

– Я там была, обо всем расспросила.

– Возможно, но не так и не теми словами.

Она смотрела в землю, я представлял, с какими муками она вспоминает тот день.

– Я не собираюсь туда возвращаться, я просто не в силах… Извини, я пойду.

Она поднялась, но я удержал ее, схватив за руку:

– Что, если я поеду с тобой?

Она посмотрела на меня и лишь только тогда, кажется, узнала меня:

– Ты и вправду поедешь?

– Не сомневайся,