всей комнате по бокам этих картин разместились шесть портретов короля Рима. Но там совсем не было портретов хоть кого-нибудь из множества женщин, за которыми он ухаживал. Похоже, он перерос неразборчивость.

Было и многое другое, что он перерос, когда ступил на катер корабля «Нортумберленд» и был перевезен на скалу за якорной стоянкой, которая станет печальными задворками эпилога.

За последние полтора года он сильно постарел и пополнел настолько, что почти оправдало экстравагантные преувеличения английских мультипликаторов.

Его работоспособность снизилась от уровня выработки двадцати человек до уровня двоих-троих и должна была сократиться еще больше, так как ссылка снижала его умственные способности.

У английских властей не было настоящей необходимости вводить столь изощренные предосторожности против повторного побега и третьего притязания на мировое господство. Болезненный страх перед покушением на убийство сильнее сдерживало его честолюбивые замыслы или то, что о них напоминало, нежели цепь английских часовых, отмечавшая границы острова.

Помимо полноты, его физическое состояние оставляло желать лучшего. Он мог раньше находиться дни и ночи в седле с интервалами по два-три часа для сна, теперь же часами лежал в постели и подчас даже не одевался до послеполудня! Такие посещавшие его мечты, как вербовка в армию, не относились к ближайшему будущему, но к середине нового столетия, когда его сын достигнет совершеннолетия, а имя его отца станет впечатляющей легендой.

Он говорил о своих прошлых походах, как будто сражения проходили во времена Александра Македонского. «Иногда, — говорила мадам де Монтолон, входившая в его свиту, — это было похоже на то, как будто бы я была в другом мире и слушала слова мертвого».

И все-таки была одна черта его характера, которая не изменилась, и заключалась она в его удивительной способности реагировать на непосредственность и веселость детворы.

Именно эта черта характера Наполеона проливает луч света на мрачную убогость жизни ссыльных. Она освещает подобно лампе в сумерках унылость мелких домашних склок, инфантильность ревности, заботы о том, что могло бы быть в ином случае, и угнетающее противодействие тирании британского губернатора и его узколобых хозяев в Лондоне.

Один лишь этот аспект жизни Наполеона демонстрирует всю серость Лонгвуда, необходимость проветрить спертую атмосферу этих разочарованных людей, главным занятием которых стало сидеть и рассуждать об относительной прелести толстых или тощих сожителей или спорить о том, кто виноват в некоторых полузабытых политических ошибках или неверной тактике былых сражений. Кроме того, возможно, что интерес Наполеона к молодым и энергичным как-то освещал жизнь двух женщин, призванных послужить пародией имперского великолепия в этих тропических сумерках. Эти женщины продолжали обращаться друг к другу, произнося высокопарные титулы, даже когда гадали, кого из них император позовет вечером к ужину.

Наполеон прибыл на скалистый остров 18 октября 1815 года, но до 10 декабря его официальная резиденция была еще не готова к проживанию.

На промежуточные недели его поместили в павильоне купца недалеко от единственной якорной стоянки на острове, а в этом купеческом домике обитала сирена в лице озорной, смешливой девицы-сорванца, четырнадцатилетней мисс Бетси Балкомб, младшей дочери в семье.

Именно этой английской мисс Бетси Наполеон припишет заслугу в том, что она предотвратила наступление полного маразма великого ума.

Поставщик Вест-Индской компании Уильям Балкомб поселился на острове Святой Елены в 1807 году, когда его второй дочери Бетси исполнилось шесть лет. Схожесть черт ее лица с чертами Жозефины сразу же поразила Наполеона, как только он познакомился с ней. Если сегодня сравнить портреты этих двух женщин, то действительно можно увидеть потрясающее сходство. У обеих такие же спутанные волосы, мягкий покорный рот и отличной формы нос, слегка выступающие скулы и покоряющее выражение кротости.

Но в младшей дочери миссис Балкомб не было и намека на мягкость или покорность. Она росла на свободе в одном из самых одиноких уголков обитаемого мира. Она была дерзкая, нахальная, с мальчишескими ухватками и совершенно неуправляемая. Наполеон, которому нравились в детях такие черты характера, был пленен при первом же разговоре с ней.

Они встретились на следующий день после его прибытия, и Наполеон пришел в восторг, когда узнал, что эта девочка бегло говорит по-французски.

Он тут же занялся проверкой уровня ее образования, забросав массой вопросов, и на все она ответила без всякой застенчивости.

Однако в одном из вопросов он попросил ее назвать столицу России, и, когда она ответила «Москва», он тут же спросил, а кто ее поджег?

Это смутило даже Бетси, но она все равно оказалась на высоте положения. Сначала она сказала, что не знает, но он резко заметил ей, что «она это очень хорошо знает». Тогда она ответила, что город подожгли русские, «чтобы отделаться от французов!».

Он от души рассмеялся, получив такой оригинальный ответ. Они сразу же стали друзьями, резвились в самом павильоне и вокруг него, взбирались вверх и спускались вниз по каменистому склону сада, что сильно напоминало возню первого консула и Жозефины в библиотеке Сен-Клу или игры императора с императрицей на Бискайском пляже в последние дни их брачной жизни.

Они всегда находились вместе, и взрывы их смеха резали уши небольшой группы придворных, которые наблюдали за этими необычными сценами. Им трудно было примириться с такой легкой фамильярностью ребенка с человеком, который выиграл шестьдесят сражений, назначал и смещал королей перед тем, как сесть за обеденный стол. Когда их веселые поддразнивания переходили границы здравого смысла, когда, например, Бетси выхватывала его драгоценную саблю из ножен и начинала размахивать ею над своей головой, делая резкие выпады в его сторону и оттесняя к стене, держа его там до тех пор, пока его не выручали ее мать или сестра, он награждал ее щипком за проколотое ухо и натягивал ей нос.

Иногда его поддразнивание доводило ее до слез. Так, например, она прямо обвинила его в мошенничестве при игре в вист, а он наказал ее тем, что убежал с ее бальным платьем и закрылся в своей комнате, громко хохоча в ответ на отчаянные просьбы вернуть одежду перед танцами.

Насколько более счастливыми оказались бы его годы на Святой Елене, если бы он продолжал жить возле Бриарса, рядом с добрыми Балкомбами, вместо того чтоб переехать в мрачную резиденцию, которая превратится в людской муравейник раздоров и интриг.

Его дружба с Балкомбами продолжалась и после переезда, потому что мистер Балкомб стал не только его аккредитованным поставщиком, но и союзником, настолько близким союзником, что сэр Хадсон Лоу, губернатор, в конце концов выслал эту семью с острова.

Они уехали в марте 1818 года, когда Балкомба стали подозревать